Питер Сингер - Гегель: краткое введение

Французской революции. Второе поколение планировщи­ков было истинными гегельянцами. Прошлый опыт сделал их мудрее, у них появилась готовность искать зерна разум­ного в мире, как результате скорее практической адапта­ции к окружающим условиям, нежели намеренного плани­рования.

Так становится понятно, почему свободные граждане со­временного мира остаются верны обществу, которое, на пер­вый взгляд, не очень-то отличается от традиционных об­ществ Древнего мира. Свободные люди разделяют разум­ные принципы, лежащие в основе их общества, и делают свободный выбор в пользу служения этому обществу. Ра­зумеется, есть некоторые различия между современным и Греческим миром. Поскольку современная эпоха достигла знания, что все люди свободны, рабство запрещено. Но афинская демократия при условии отсутствия рабства была бы неэффективной. Бесполезна, по мнению Гегеля, и пред­ставительная демократия со всеобщим избирательным пра­вом. С его точки зрения, индивидов нельзя представлять (Гегель считает, что следует представлять только обществен­ные сферы и широкомасштабные интересы). Кроме того, при всеобщем избирательном праве один голос значит так мало, что граждане относятся к выборам с апатией и власть попадает в руки небольшой группы людей, преследующих определенные интересы.

Разумно организованным обществом, считает Гегель, яв­ляется конституционная монархия. Необходимость монар­хии он объясняет тем, что где бы то ни было должна быть власть, принимающая окончательное решение, а в свобод­ном обществе эта власть должна выражаться свободным решением личности. (Для сравнения можно вспомнить Гре­ческий мир, где зачастую решающую роль играли предсказания оракула — внешняя по отношению к обществу сила.) С другой стороны, полагает Гегель, если конституция неиз­менна, монарху в большинстве случаев остается только ста­вить свою подпись. Поэтому особенности его характера не так важны, а его верховная власть не похожа на правление восточного деспота. Другие элементы конституционной мо­нархии — исполнительная и законодательная власть. Ис­полнительную власть осуществляют государственные слу­жащие. Единственным объективным критерием пригодно­сти к службе становятся способности претендента, но ког­да подходящих кандидатов несколько и нельзя точно опре­делить, кто же из них талантливее, приобретают значение субъективные обстоятельства и решение остается за мо­нархом. Поэтому последний сохраняет за собой право назначать представителей исполнительной власти. Зако­нодательная власть, в соответствии с гегелевской идеей представительства, осуществляется двумя палатами пар­ламента. В верхнюю палату входят землевладельцы, а в нижнюю — предприниматели. Впрочем, есть и «широко­масштабные интересы», например, интересы корпораций и профессиональных гильдий — их представляет вся ниж­няя палата, а не отдельные граждане как таковые.

Я вкратце коснулся этих отличительных особенностей разумного общества по Гегелю, потому что в глазах чита­теля, живущего в двадцать первом веке, предпочтения Гегеля могут выглядеть разве что старомодными: последу­ющий опыт зачастую, хотя и не всегда, показывал их оши­бочность. При рассмотрении гегелевского понятия свобо­ды политические пристрастия философа не важны. Уже ясно, что Гегель говорит о свободе не в политическом смысле, когда главным признаком свободного общества является верховная власть народа. Его интересует свобода в более глубоком, метафизическом смысле. По мнению Гегеля, свобода означает возможность сделать свободный выбор, не зависящий от других людей, естественных же­ланий или общественных обстоятельств. Как мы уже зна­ем, такая свобода подразумевает разумный выбор. А вы­бирать разумно можно, только руководствуясь всеобщи­ми принципами. Так как выбор приносит нам заслужен­ное удовлетворение, всеобщие принципы должны быть воплощены в органическом обществе, устроенном соглас­но принципам разума. В таком обществе интересы инди­видов и интересы общества в целом находятся в гармо­нии. Отдавая предпочтение следованию долгу, я делаю свободный выбор, потому что выбираю разумно и испы­тываю удовлетворение от достижения своей личной цели в служении объективированной форме всеобщего, а имен­но государству. Более того, таким образом Гегель попы­тался восполнить второй существенный недостаток кан­товской этики, поскольку универсальный закон воплощен в конкретных институтах государства, он перестает быть абстрактным и лишенным содержания. Он предписывает мне конкретные обязанности в соответствии с моим об­щественным положением и социальной ролью.

Мы с успехом можем опровергнуть гегелевское видение разумно организованного общества. Но это никак не по­влияет на обоснованность его понятия свободы. Гегель стре­мился описать общество, в котором индивидуальные и об­щественные интересы пребывают в гармонии. Если его изображение такого общества оказалось неудачным, его дело вполне могут продолжить другие. Если никому не удастся изобрести рецепт такого общества, и мы убедимся в невыполнимости этой задачи, нам придется признать, что свободы, в понимании Гегеля, существовать не может. Пока гегелевская претензия на описание единственной истин­ной формы свободы не опровергнута, такая свобода впол­не могла бы до сих пор служить нам идеалом.

Начнем с назревших вопросов. Как мог Гегель, который возвел свободу до цели исторического процесса, пред­положить, что современное ему авторитарное немецкое общество уже достигло этой цели? Был ли он приспособ­ленцем, исказившим значение этого понятия до проти­воположности в угоду существующим властям? И что еще хуже, стал ли он «дедушкой» того тоталитарного госу­дарства, которое возникло в Германии через сто лет после его смерти?

Первым шагом в разрешении этого клубка противоре­чий станет ответ на следующий вопрос: было ли идеально разумное государство Гегеля не более чем описанием прус­ского государства того времени? Это не так. Сходство со­мнений не оставляет, но есть и значительные расхожде­ния. Я упомяну четыре из них. Вероятно, наиболее суще­ственно первое: у Гегеля конституционному монарху в идеале остается лишь ставить свою подпись, тогда как Фридрих Вильгельм III был в большей степени абсолют­ным монархом. Второе отличие: в Пруссии вообще не было Действующего парламента. Законодательная власть, кото­рую предлагает Гегель, несмотря на то, что она сравнитель­но слаба, все же оставляет возможность для выражения общественного мнения. Потом, Гегель, хотя и в строго оп­ределенных рамках, был сторонником свободы слова. Ве­роятно, по современным представлениям, он — сама не­терпимость, поскольку выводит за рамки свободы все, что относится к клевете, ругательствам и пренебрежительной карикатуре на правительство и министров. Однако мы дол­жны рассматривать идеи Гегеля под углом современных ему реалий. В виду того, что «Философия права» появилась в печати только после восемнадцати месяцев строгой цензу­ры в согласии с Карлсбадскими постановлениями 1819 года, Гегель, разумеется, ратовал за большую свободу слова, чем допустимая в то время. И наконец, Гегель выступал за суд присяжных, необходимый для того, чтобы вовлечь граждан в судебный процесс, но такого суда в то время в Пруссии не было. Расхождений достаточно для того, чтобы оправ­дать Гегеля и снять с него обвинение по крайней мере в том, что его философия преследует единственную цель — угодить прусской монархии. Однако эти различия не дела­ют из Гегеля либерала в современном понимании этого слова. Против этого говорят его непринятие избирательно­го права и ограничение свободы слова. Его неприязнь к любому намеку на народное представительство пошла так далеко, что он даже написал эссе об избирательной рефор­ме в Англии. Эта реформа закончилась в 1832 г. и положи­ла конец злоупотреблениям и неравенству на выборах в палату общин (когда в списке избирателей отсутствовало большинство взрослых мужчин, не говоря уже о женщи­нах). Впрочем, после знакомства с понятием свободы Геге­ля, такая реакция не должна явиться для нас неожиданно­стью. Вероятно, с точки зрения философа, всеобщее изби­рательное право неизбежно приведет к тому, что народ будет голосовать в соответствии со своими материальными интересами или непостоянными и даже эксцентричными пристрастиями по отношению к тому или иному кандидату. Если бы он стал свидетелем выборов в современном де­мократическом государстве, вряд ли ему пришлось бы ме­нять свое мнение. Современные сторонники демократии, вероятно, согласятся с Гегелем в том, каким образом изби­ратели решают, какому кандидату отдать предпочтение. Но они разойдутся с философом в оценке роли выборов, по­скольку считают последние основным элементом свобод­ного общества, независимо от того, насколько капризно и импульсивно большинство избирателей. Гегель ни за что не согласился бы принять такую точку зрения, исходя из того, что случайный или совершенный под влиянием чувств выбор не является свободным действием. Мы свободны только тогда, когда наш выбор основан на разуме. Наде­лить такой произвольный выбор правом определять направ­ление развития государства, по мнению Гегеля, значит от­дать судьбу общества на волю случая.