Якоб Бёме - Духовные проповеди и рассуждения. Аврора, или Утренняя заря в восхождении

Трудно переоценить значение идей обоих мыслителей. Учение Экхарта серьезно повлияло на Николая Кузанского, Шопенгауэра, Ницше, К.Г.Юнга, Э.Фромма и многих других.

О влиянии идей Бёме нет смысла даже говорить, лучше всего об этом написал Н.А.Бердяев в своей работе ”Смысл творчества”: “Бё­ме должен войти в нашу духовную жизнь как вечный элемент, ибо никогда еще гнозис человеческий не поднимался до более сверхче­ловеческих высот”.

А. Морозов

Мейстер Экхарт встретил прекрасного нагого мальчика и спро­сил его, откуда он идет. Тот сказал: "Я прихожу от Бога".— Где ты оставил Его? — "В добродетельных сердцах".— Куда ты идешь? — "К Богу".— Где ты найдешь Его? — "Там, где оставлю все творения".— Кто ты? — "Царь".— Где твое царство? — "В моем сердце".— Смот­ри, чтобы никто не поделил с тобой твоей власти.— "Я так и делаю". Мейстер Экхарт повел его в свою келью и сказал ему: — Возьми себе любую одежду.— "Тогда я не был бы царем" — и исчез. Это был Сам Бог, Который так пошутил с ним.

В этой сказочке, которую рассказал о себе Мейстер Экхарт сам, сказано о нем главное. Так душа его, встречая Неведомое, пыталась облечь его, и отбрасывала одну за другой отвергнутые царственным Гостем одежды, и смолкала перед безусловной наготой неизречен­ного. "Никогда во времени не назвал Бог имени Своего",— говорит Экхарт. Только там, где нет ни "теперь", ни "никогда", где угасают все лики и различия, "в глубоком молчании произносит Бог Свое Слово".

Жизнь Экхарта была слушанием этого Слова, исповеданием Его. Вот почему, будучи личностью весьма яркой и самобытной, о личном он молчит, и мы не знаем душевной жизни величайшего мыслителя и деятеля того, великого религиозным творчеством, ве­ка. А современные ему писатели Доминиканского Ордена (к кото­рому он принадлежал) избегают упоминать его имя как осужденно­го инквизицией.

Экхарт родился в Тюрингии в 1260 году.

Это было время перелома в жизни христианства. С одной сто­роны ключи древнего ясновидения были как бы окончательно запе­чатлены, и на окаменевших преданиях воздвиглось и укрепилось здание схоластической мысли, с другой — в людях проснулась на­дежда на новое откровение, жажда непосредственного проявления духа Христова, как силы живой и неизменно творческой в мире. Экхарт начинает новую эру религиозной жизни. Он старается осво­бодить души от всего застывающего, условного. Он призывает лю­дей раскрыть сердца духовному миру, не искать "Живого между умершими".

Экхарт происходил из рыцарского рода Хохгеймов. Рыцарство его сказалось во всем духе его учения, в образах его речи. "Добрый рыцарь не жалуется на свои раны, взирая на короля, который ранен вместе с ним", говорит он о мужестве, с которым надо переносить страдания, разделяя их со Христом. И дальше о страдании: "Я знал одного князя, который, когда принимал кого-нибудь в свою свиту, высылал его ночью и ехал сам ему навстречу и сражался с ним. И случилось ему раз чуть-чуть не быть убитому тем, кого он хотел ис­пытать. И с той поры ценил и любил он того слугу особенно". Таким рыцарем у Бога был Мейстер Экхарт. Богоборец и сын, он знал и проповедовал Новый Завет с Богом, основанный на свободе. Сме­лость его не походит на дерзость вольноотпущенника и раба.

Область духа, где человек причастен Творцу, где "он видит себя самого тем, кто создал вот этого человека", называет Экхарт непри­ступным замком души. В те времена строй земной жизни больше, чем теперь, был отражением строя духовного. Формы больше соот­ветствовали сущностям. Все было символом. И рожденный рыцарем Мейстер Экхарт, покинув все мирское, оставался рыцарем в духе. Его мужественный, ратный дух владел словом, как мечом.

Лучшие люди того времени видели в святом Франциске Ассиз­ском и в святом Доминике Божьих посланцев, которые пришли в мир, чтобы собрать заблудившийся христианский народ и вернуть ему Бога. Оба ордена действовали с изумительным самоотречением и вдохновением. Доминиканцы дали лучшие школы и лучших тео­логов того века. В романских странах их рвение было направлено главным образом на развитие схоластики, прославление господ­ствующей церкви и на борьбу с еретиками; в странах германских, где пробуждался дух юного, полного творческих сил народа,— рве­ние это выразилось иным образом: в подвиге сокровенном. Нарож­дались мистика и углубленное христианское учение, творцы которо­го вскоре сами были признаны инквизицией за еретиков.

Надо думать, что Экхарт поступил в Эрфуртский Доминикан­ский Орден уже лет пятнадцати, где после двух подготовительных лет он три года проходил так называемое Studium logicale: грамма­тику, риторику и диалектику; затем два года Studium naturale: ариф­метику, математику, астрономию и музыку. После этого начиналось изучение теологии, которое продолжалось три года; первый год был посвящен Studium biblicum, два последние — догматике; они назы­вались Studium provinciale. Во времена Экхарта в Германии сущест­вовала лишь одна такая школа в Страсбурге. Духовное образование для большинства этим и заканчивалось. Они принимали священни­ческий сан и начинали свое служение. Тех же, которые отличались особым дарованием и могли стать хорошими проповедниками, по­сылали в высшую школу Ордена. В то время таких школ было пять. Первое место после Парижской занимала Кёльнская, и там пробыл Экхарт три года. Там прошел он круг идей великих схоластов — Альберта Великого и ученика его Фомы Аквинского.

В девяностых годах Экхарт занимает должность приора Эрфур­та и викария Тюрингии.

В продолжение всей свой жизни он постоянно занимает ответ­ственные должности в церковном управлении, что свидетельствует о ясном взгляде на жизнь, о способностях в практической деятель­ности великого мистика.

К тому времени относятся его "речи о различиях", свободный род поучения во время трапезы монахов. В этой самой ранней из дошедших до нас проповедей выражается уже главная мысль Эк­харта о нищете духом, которую он понимал шире и духовнее, чем религиозные люди его времени, последователи Франциска Ассиз­ского. Экхарт далек от той наивности и от того порою мелочного, душного, буквального разумения вещей, которое было свойственно людям средневековья. Все застывающее хоть на секунду в формуле стремится разбить его живой дух. И нищету понимает он как пол­ное совлечение с себя всего отъединенного, отдание своего "я", уничтожение его в слиянии с единой, центральной мировой волей. Он говорит в этой проповеди об отличии вещей существенных от несущественных, и замечательно тут его свободное, идущее вразрез с настроением того времени отношение ко всяким сверхъестествен­ным явлениям и видениям, которые часто тогда проявлялись в ох­ваченном религиозным движением народе и занимали умы. "Это хорошо,— говорит он,— и все же это не самое лучшее; даже тогда, когда это не воображение, а истинное переживание, вызванное ис­тинной любовью к Богу; все же это не высочайшее ее проявление".