Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

В последующие годы Хайдеггер будет снова и снова приравнивать опыт жизни в хижине, особенно в тамошних бурях, к опыту самого мышления. В мнимой защищенности деревянной хижины особенно интенсивно ощущаются неприкаянность и фундаментальная беззащитность человека перед мощью природных стихий. Непривычность философствования, о которой Хайдеггер торжественно говорит в ноябрьском письме Ясперсу, с полной мощью и интенсивностью является присутствию именно там, где оно ощущает себя глубже всего укорененным.

Философствование, как понимает его Хайдеггер, отнюдь не преследует цели постоянной бытийной невозмутимости или душевного покоя. Напротив, оно проявляется в неизменной воле поставить себя в бурю радикального вопрошания, в ищущем мужестве видеть бездонную пропасть именно там, где ты некогда предполагал и надеялся опереться на прочный фундамент. Путь такого мышления не может быть легким. Нет для него ничего желаннее, чем мгновения высочайшего напряжения и опасности.

Перенесенная в сферу политического, эта позиция ведет к горячему одобрению чрезвычайных обстоятельств наивысшего кризиса и опасности, которые безальтернативно требуют подлинного обдумывания и решения.

Сколь ни тягостны для жизненного мира последствия так называемых «катастрофических лет» 1922–1923 годов, Хайдеггер мог их безусловно только приветствовать как обстоятельства социального климата и как момент раскрытия, предполагающий в будущем фундаментальное новое начало и радикальное переосмысление. Так он чувствует уже зимой 1922–1923 годов – как и ровно десятью годами позже, то есть в период высочайшей взрывоопасности и радикальности, который застанет его в совершенно ином, институционально куда более прочном положении.

Мартин Хайдеггер. 1922

Однако здесь и сейчас, осенью 1922 года, первое, что нужно сделать, – это получить постоянную академическую позицию. Хайдеггер прекрасно понимает, какая взрывная сила скрыта в его «Интерпретациях Аристотеля». «В Марбурге работа также произвела впечатление», – сообщает он Ясперсу в ноябрьском письме, завершая его весьма неоднозначным намеком: «я ‹…› как следует запасся дровами на зиму» [113] Biemel, W., Saner, H. (Hrsg.) (1990). S. 122. См.: Хайдеггер М., Ясперс К. Переписка. 1920–1963. С. 81–82. .

Хайдеггер ждет, вполне предсказуемо сетуя на «отвратное состояние», в какое приводят человека «эта дерготня, половинчатые надежды, лесть и тому подобное» [114] Хайдеггер М., Ясперс К . Переписка. 1920–1963. С. 81. . Наконец, в марте 1923-го он окольными путями получает известие из Марбурга. Там его видеть не желают. Во всяком случае, пока. Эльфрида, перегруженная сверх всякой меры, в январе того же года окончательно бросила учебу. Положение очень серьезное. «От голода мы сразу не умрем», – пишет Хайдеггер в мартовском письме, подбадривая жену, и всего через месяц сокращает все надежды до радикального минимума: «Достаточно, если мы с детьми уцелеем; в остальном у меня есть дела поважнее стремления к большой карьере и тому подобного» [115] Heidegger, G. (Hrsg.) (2005). S. 127. . Надо действовать иначе, в крайнем случае – обойтись и без академической карьеры. Как он правильно писал еще в сентябре: «Фактическая жизнь экзистенциально печальна и потому изобилует окольными путями ».

Инфляция между тем галопирует миллионными шагами. Хайдеггер находит новый источник дохода: он дает частные уроки философии некоему японскому аристократу, «графу Куки». Тем не менее, беда велика. Как гром среди ясного неба 18 июня 1923 года из Марбурга приходит известие, что ему все-таки предоставят «место экстраординарного профессора с положением и правами ординарного». «Наконец-то заклятье снято!» – спешит поздравить из Гейдельберга Ясперс, но тотчас отечески ставит надежды Хайдеггера в существенные рамки: «‹…› Касательно жалованья Вы вряд ли сможете выдвигать какие-либо требования» [116] Хайдеггер М., Ясперс К . Переписка. 1920–1963. С. 86–87. . Ну и ладно! Хайдеггер – так сказать, в соответствии со своей натурой – отнюдь не намерен «становиться чванливым и осторожным профессором, который в своем благополучии будет на всё смотреть сквозь пальцы». [117] Хайдеггер М., Ясперс К . Переписка. 1920–1963. С. 89. В ответном письме от 14 июля он открыто сообщает, что его марбургскому коллеге, неокантианцу и сотоварищу Кассирера Паулю Наторпу (который решительно поддержал назначение Хайдеггера), придется непросто:

Я ‹…› уже одним «Как» моего присутствия задам ему жару; вместе со мной прибудет ударная группа из шестнадцати человек – кое-кто, конечно, неизбежные попутчики, но есть и люди вполне серьезные и дельные [118] Хайдеггер М., Ясперс К . Переписка. 1920–1963. С. 89. Однако здесь автор неточен: в письме речь идет о Н. Гартмане. .

Итак, Хайдеггер намерен взять Марбург штурмом. Да что там Марбург – весь мыслящий мир.

Как уже говорилось, вывести Кассирера из равновесия было нелегко. И тяготы кризисных 1922–1923 годов совершенно не повлияли на его энергию и продуктивность. Он завершает первую часть «Философии символических форм» и тотчас приступает к подготовке второго тома. Последний будет посвящен феномену мифического мышления: ведь мифы и связанные с ними ритуалы и табу тоже с незапамятных времен обеспечивают человеку руководство действиями и ориентацию в мире, образуя подлинный исток символического формообразования в целом. «Обо мне ты в самом деле можешь не думать: я не только, как всегда, отлично переношу одиночество, но прямо-таки ищу его, поскольку для моих несколько перенапряженных в последнее время нервов оно – лучшее и абсолютно надежное лекарство» [119] Цит. по: Cassirer, T. (2003). S. 138. , – пишет Кассирер 5 июля 1922 года, заживо погребенный под грудой фолиантов по истории религии и этнографии в рабочем кабинете на своей гамбургской вилле, в письме жене, которая вместе с детьми гостит у родни в Вене. Однако инцидент минувшего месяца не прошел бесследно и для него. Кое-кто из детей Кассирера, а именно его четырнадцатилетняя дочь Анна, по дороге в школу уже несколько раз слышал «обидные выкрики из соседних домов», но недавний случай выходил уже за всякие пределы. Даже такой человек, как Эрнст Кассирер, не мог сдержаться:

10 июня 1922

Гамбург

Милостивый государь!

Вчера вечером Вы воспользовались моим отсутствием в доме, чтобы приблизиться к моей жене и моему тестю, вступить с ними в разговор и, в конце концов, крикнуть им через канал какие-то бранные слова. Подобное поведение по отношению к даме, которая Вам вовсе не представлена, и к семидесятишестилетнему старику говорит само за себя: ни в каких добавлениях его характеристика не нуждается. С тех пор как живу по соседству с Вами, я очень резко и четко провел между нами границу и вынужден настоятельно просить Вас не предпринимать в дальнейшем попыток эту границу нарушить. До сих пор мне с успехом удавалось избегать общения с людьми Вашего сорта и, подобно другим отцам из наших соседей, в интересах моих детей не могу не настаивать, чтобы они отказались от всякого контакта с Вашим сыном… [120] Цит. по: Cassirer, T. (2003). S. 132.