Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

В 1922–1923 годах Кассирер работает вовсю. У него есть опора: не только семья и жена, не только вольный ганзейский город и факультет, но теперь еще и библиотека мечты. Даже финансово брезжит свет в конце туннеля. Так, в апреле 1923 года он сообщает жене, тоже серьезно озабоченной будущим семьи и достаточным пропитанием детей:

Сегодня получил от Бруно [издателя Кассирера. – В. А .] отчет за первый квартал 1923 года. За эти три месяца он продал 1 240 экземпляров моих книг, что для меня означает гонорар свыше одного миллиона марок. Так что теперь не только уплачены мои долги, но у меня остается еще свыше полумиллиона [132] Cassirer, T. (2003). S. 146. .

Нашел родину. Полностью оплатил дом. Обеспечил себя книгами. И еще полмиллиона накоплений на черный день! О Вальтере Беньямине такого никак не скажешь.

1922 год – снова – должен был означать для Вальтера подлинный прорыв. По совету гейдельбергского издателя Рихарда Вайсбаха, который обещал напечатать и его переводы Бодлера, Беньямин с большими надеждами, и, что самое главное, немалыми амбициями, планировал осенью 1921 года начать выпуск журнала под названием «Angelus Novus». Круг авторов он предполагал составить из своих ближайших знакомых, а цели проекта главный редактор, д-р Вальтер Беньямин, изложил своему близкому другу Гершому Шолему – как одному из будущих авторов – следующим образом:

План, целиком и полностью мой, имеет целью создание журнала, который никоим образом не ориентирован на платежеспособную публику, но тем решительнее будет служить публике духовной [133] GB. Bd. II. S. 182. .

Первый выпуск журнала, названного по одному из рисунков Пауля Клее (Беньямин купил его в Мюнхене в 1921 году), в начале 1922 года в принципе готов к печати. Но, несмотря на беспрестанные настояния Беньямина, Вайсбах откладывает издание. Экономический риск всё же представляется издателю слишком высоким. Публикация переводов Бодлера (вместе с Беньяминовым предисловием «Задача переводчика») тоже мучительно затягивается на целый год, причем Вайсбах даже приблизительно не называет конкретную дату выхода в свет. Начавшаяся инфляция взвинчивает цены на бумагу и принуждает всю книжную отрасль к особой осторожности. Эзотерическому аутсайдеру, каким является, а главное, непременно хочет быть Беньямин, такой ход событий почти полностью перекрывает возможности публикации. На вопрос, какие опубликованные книги он может предъявить, он и в 1922 году может дать только один честный ответ: не считая диссертации, оставшейся совершенно без всякого отклика, – никаких.

Публицистическое самовосприятие и реальность по-прежнему разделяет широчайшая пропасть. То же относится и к его академическим амбициям. В 1922 году Беньямин – всё тот же неутомимый коммивояжер по делам защиты второй диссертации. Едва ли найдется более-менее крупный немецкий университет, куда бы он ни обращался. В первую очередь он рассчитывал на определенные шансы в Гейдельберге, хотя не мог точно указать, по какой дисциплине и у кого. Философия, германистика, социология… Ясперс, Ледерер, Альфред Вебер? Беньямин ищет близкого контакта со всеми.

Поздней осенью 1922 года его положение еще больше обостряется. Связь с родительским домом, кажется, оборвана окончательно. Отец Беньямина упорно настаивает, чтобы сын стал банковским служащим, тогда как Вальтер заявляет, что в принципе готов к любой форме заработка, коль скоро она не разрушит его диссертационные планы. Без конкретных перспектив на защиту это его условие повисает в пустоте. А не имея достаточного количества времени и досуга, чтобы убедительно их обеспечить, он обречен либо стать банковским служащим, либо окончательно лишиться всякой поддержки со стороны родителей. Никаких собственных доходов Беньямин в 1922 году не имеет.

Насколько человек может опуститься в такое время, продемонстрировал в октябре его друг Эрих Гуткинд (тот самый, с которым Беньямины еще в 1921 году задумывали буколическое житье коммуной в крестьянской усадьбе в Южной Германии):

положение у нас скверное. У Гуткиндов оно, кажется, близко к катастрофе. Поскольку с его матерью дело всё еще обстоит по-старому, Эрих несколько дней назад решил ‹…› стать коммивояжером и продавать маргарин. ‹…› Но чтобы достичь успеха, ему надо взять в помощники Господа Бога [134] GB. Bd. II. S. 270. .

И уже немногим позже Беньямин пишет:

Гуткиндово ‹…› предприятие закончилось, однако, полным фиаско – за четыре дня выручка составила 150 марок, то есть, с учетом стоимости проезда, он едва не остался в убытке. Я пошел сходным, но более легким путем, попытался скупать и продавать книги, покупаю на севере города, продаю на западе, причем знание старинных книг и их рынка идет мне на пользу. ‹…› Правда, это занятие, как ни увлекательно разыскивать сокровища у старьевщиков или мелких антикваров, отнимает чрезвычайно много сил ‹…› так что и работа моя начинает стопориться, и я вынужден остановиться [135] GB. Bd. II. S. 274. .

Под «работой» Беньямин всю жизнь подразумевает не что иное, как развитие собственных мыслей в письменной форме. Сколь бы опасным, даже безнадежным ни казалось положение, для него нет ни свободы действий, ни компромисса, ни выбора. Защита диссертации – лучше всего в форме впервые появившейся тогда оплачиваемой доцентуры – по-прежнему представляется единственным приемлемым путем к спасению собственного образа жизни. Соответственно, далеко заходит и готовность Беньямина к жертвам и унижениям.

Связанные с этим барьеры в его случае действительно крайне высоки. Во-первых, среди немецкой профессуры действует нечто вроде негласного правила никогда одновременно не допускать к защите второй диссертации больше одного еврея. Во-вторых, из биографии Беньямина ясно следует, что он как симулянт уклонился от фронтовой службы. На это повсюду смотрят отрицательно. Для многих профессоров это прямо-таки критерий для исключения. Таким просто не содействуют.

Поэтому в сентябре 1922 года Беньямин снова обращается в Гейдельберг, на сей раз находясь в особенно плачевной ситуации. При его бюджете становится всё труднее найти пристанище. И на весь рождественский месяц он снимает себе простенькую, но теплую комнату,

‹…› у которой есть большой недостаток – она расположена рядом с кухней пролетарской семьи, у которой двухмесячный ребенок. ‹…› Но я смотрю на это обстоятельство с непривычным для меня стоицизмом – хотя ребенок 1) ночью спит рядом со мной, 2) ему семь месяцев и потому он особенно громко кричит, жалуясь на жизнь. Сегодня, в воскресенье, когда все дома, здесь вообще сущий ад [136] GB. Bd. II. S. 290. .