Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

В 1906 году в Веймар вызвали Эдварда Мунка, чтобы он нарисовал посмертный «портретный образ» Ницше. Мнение Мунка о значимости предмета изображения часто отражал размер холста. Портрет Ницше – одно из самых больших его произведений. Так же как и фигура в «Крике», Ницше стоит рядом с перилами, уходящими по диагонали холста в бесконечность [30]. Однако в «Крике» перила идут из правого нижнего угла вверх налево, тогда как на портрете Ницше движение направлено по другой диагонали, – интересное представление о том, насколько по-разному Мунк видел мысленный путь каждой фигуры. Белая церковь, стоящая внизу, выглядит крошечной по сравнению с гигантской фигурой Ницше. И Ницше, и Мунку семья прочила карьеру священника, но оба избрали совершенно противоположный путь.

Элизабет не особо поладила с Мунком. Тем не менее она хотела, чтобы он написал и ее портрет. Выбрав холст с весьма странными пропорциями, Мунк запечатлел Элизабет в беспорядочно клубящемся платье с оборками, которое занимает бóльшую часть изображения, и придал ее лицу безжалостное выражение палача [31].

Воцарившись на вершине собственного зеленого холма, Элизабет наконец почувствовала, что сравнялась в статусе с Козимой Вагнер. Козима умерла в 1930 году. Элизабет прожила еще пять лет. К этому моменту она заведовала наследством Ницше вдвое дольше чем те шестнадцать лет, которые прошли с момента публикации первой книги «Рождение трагедии» до создания последней, «Ecce Homo». Все эти годы Элизабет, как паук, сидела в центре архива Ницше, вплетая слова брата в свою собственную паутину, раздувая свою репутацию и выдавая брата за тайного проповедника ее убеждений.

Элизабет никогда не понимала «идеетрясения», лежавшего в основе философии ее брата. Ей была недоступна мысль об отрицании любой системы или философии, которые низводили мир к чему-то одному. Принципиально новая идея противостояния всему несомненному, в соответствии с которой Ницше говорил о себе как о философе «может быть», была за пределами ее понимания. Она игнорировала его представление о себе как о шутнике, о философе, который скорее назовется шутом, чем святым. Она пренебрегала идеей о том, что правда не имеет однозначного определения, и наиболее плодотворно исследовать ее с различных перспектив. Она отмахивалась от того, что не существует единого смысла, захватившего все в свои сети, подобно пауку, – есть всего лишь случайности на танцевальной площадке жизни, но это не делает жизнь более бессмысленной. Обретя полный контроль над его работами, она даже не понимала цели его умственных исканий: как обрести значение и смысл в неопределенной вселенной, где не существует ни идеального, ни божественного.

В 1901 году, всего спустя год после смерти Ницше, Элизабет опубликовала «Волю к власти» в томе XV собрания сочинений. Труд состоял из 483 афоризмов, выбранных из Nachlass , черновиков и записок, которые Ницше никогда не планировал даже показывать кому-то, а уж тем более публиковать. Как можно понять из его переписки с Гастом и издателями, он всегда был невероятно скрупулезен в отношении того, что следует выпустить в свет. То, что Элизабет опубликовала в «Воле к власти», никоим образом нельзя было считать его окончательным мировоззрением. К переизданию в 1906 году книга увеличилась втрое: 483 афоризма раздулись до 1067. Элизабет после смерти брата упивалась возможностью абсолютного контроля над редактурой.

Важной частью легенды о Ницше был его внешний вид, и Элизабет заказывала массивные скульптуры, помпезные картины и фотографии с эффектно поставленным светом. Ницше даже как-то изобразили в виде Христа, в терновом венце. Эффективно распоряжаясь литературным наследием, Элизабет выпускала книги, статьи и избранные отрывки произведений своего брата. Пользуясь тем, что никто не может оспорить ее версию событий, она написала второй том его вымышленной биографии «Одинокий Ницше», основанный на весьма сомнительной переписке между ним и Вагнером, а также книгу «Ницше и женщины», в которой выплеснула всю свою злобу на Лу. Расширенная версия «Воли к власти» была номинирована на Нобелевскую премию. В дальнейшем Элизабет выдвигали на Нобелевскую премию еще трижды, за ее книги о брате [32]. Йенский университет присудил ей звание почетного доктора, после чего подпись Элизабет наконец обрела окончательный вид: «Фрау д-р фил. H. C. Элизабет Фёрстер-Ницше».

В годы перед Первой мировой войной, пока Гарри Кесслер еще в какой-то степени сохранял власть, интерес к архиву был культурным и международным. Он больше привлекал критиков, писателей и художников, чем философов. Известными последователями Ницше были Гуго фон Гофмансталь, Штефан Георге, Рихард Демель, Рихард Штраус, Томас Манн, Генрих Манн, Мартин Бубер, Карл Густав Юнг, Герман Гессе, Пауль Хейзе, Райнер Мария Рильке, Макс Брод, Альберт Швейцер, Андре Жид, танцоры Вацлав Нижинский и Айседора Дункан и авиаконструктор граф Цеппелин. Среди остальных в первых рядах находились Джордж Бернард Шоу, Уильям Батлер Йейтс, Герберт Джордж Уэллс, Джеймс Джойс, Уиндем Льюис и Герберт Рид и Т. С. Элиот. Г. Л. Менкен, скорее всего, был одним из наиболее ранних американских последователей, потом к нему присоединились Теодор Драйзер, Юджин О’Нил, Эзра Паунд и Джек Лондон. Во Франции это были Ипполит Тэн, Жан Бурдо, Поль Валери, Альфред Жарри и Евгений де Роберти. В Италии идеями Ницше увлекались Габриэле д’Аннунцио и Бенито Муссолини.

Ницше часто говорил, что боится иметь учеников, так что подобные новости его бы потрясли. А политический курс на продвижение его идей и вовсе поверг бы его в шок. Надвигающаяся Первая мировая война породила воинствующую форму ницшеанства, где воля к власти использовалась как моральное оправдание насилия и жестокости, сверхчеловек представлялся величайшим завоевателем, а белокурая бестия символизировала расовое превосходство. Статьи в газетах за авторством Элизабет пропагандировали именно это искаженное толкование, с энтузиазмом выставляя Ницше горячим сторонником войны.

Было выпущено сто пятьдесят тысяч экземпляров «Заратустры» – специальное карманное издание, которое должно было отправиться на линию фронта Первой мировой немецким солдатам – вместе с «Фаустом» Гёте и Новым Заветом. Сложно представить, для чего они могли там понадобиться, – настолько же сложно, как вообразить, как бы на это отреагировал Ницше, всю жизнь протестовавший против пангерманского милитаризма. «Было бы здорово, если бы мы смогли разубедить себя в необходимости войн, – писал он в одном из своих поздних блокнотов. – Можно найти куда лучшее применение тем двенадцати миллиардам, что Европа готова тратить на поддержание вооруженного мира, и другие способы почтения к физиологии, чем заполнение армейских госпиталей… Выставлять отборный урожай юности, силы и энергии перед пушками – это безумие» [33].