Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Сообщая о хорошем здоровье, он выдавал желаемое за действительное. Заявление о моложавом виде кажется тщеславной похвальбой тридцатисемилетнего мужчины перед двадцатиоднолетней девушкой после того, как он перехитрил Рэ в борьбе за доминирование в философско-эротическом треугольнике.

Элизабет и Лу встретились в Лейпциге. Каждая стремилась произвести на другую хорошее впечатление. Добравшись до Байрёйта, они уже перешли на «ты». Элизабет заказала для обеих комнаты в одном и том же доме. От интимности было не скрыться.

Каждый вечер в Ванфриде были приемы на 200–300 человек, а в промежутках – вечеринки. Элизабет нравилось считать себя доверенным лицом Козимы, но ей твердо дали понять, что полезность ее в качестве экономки не дает ей права претендовать на внимание Козимы в высшем обществе. Собственно, никто особенно не интересовался сестрой Ницше.

«Я пока еще видела немногих знакомых, – невесело писала она матери, – но за обедом было очень интересно, хотя и очень дорого. Мы решили шутки ради завтра пообедать за вегетарианским столом» [4].

Напротив, Лу пользовалась всеобщим вниманием. Молодая, прекрасная, аристократичная, жизнерадостная, богатая космополитка, уверенная в себе и раскованная, она считалась одним из «свободных умов» школы Мальвиды. Лу быстро дала понять, что ее свободный ум не только на словах разделял опасную доктрину – она предполагала действительно жить в соответствии с ней. Байрёйт поразился тому, как она открыто заявляла о планах прожить следующую зиму без дуэньи, в обществе Рэ и Ницше, обучаясь и философствуя. Она показывала желающим фотографию, на которой заносит хлыст над спинами обоих своих ручных философов. Это вызвало бурное обсуждение на фестивале, но скандал на этом не закончился. Каким-то образом стало известно содержание переписки Вагнера с врачом Ницше пятилетней давности. Ницше – онанист! Утечка, вероятно, произошла из-за того, что Вагнер, занятой человек, привыкший давать разнообразные поручения, часть переписки с доктором Айзером вел через посредство Ганса фон Вольцогена, издателя Bayreuther Blätter [5]. Фон Вольцоген, страстный вагнерианец и не менее страстный антисемит, терпеть не мог Ницше, которого считал предателем маэстро, отрекшимся от домашнего философа (Шопенгауэра) и святыни (Байрёйта) и связавшимся с беспринципной особой (Лу) и «иудеем» сомнительной сексуальной ориентации (Рэ). Сам же Ницше, в свою очередь, никогда не скрывал, что считает фон Вольцогена интеллектуальной посредственностью.

Духовные сестринские отношения между Лу и Элизабет как-то не развивались. Лу разрушала и свое доброе имя, и репутацию Ницше, показывая всем комичную фотографию. Лу была испорченной и избалованной. Она кокетничала со всеми знакомыми мужчинами. А секрет ее чувственной фигуры, несомненно, крылся в «накладной груди».

Кто знает, насколько уязвлена должна была быть Элизабет, когда прежние друзья окатывали ее презрением из-за отвращения или стыда перед якобы имевшимися у ее брата сексуальными привычками. Лу, которую всегда привечали в Ванфриде, рассказывает, что, когда при Вагнере упоминали Ницше, композитор впадал в неистовство и выходил из комнаты, требуя, чтобы это имя не произносилось в его присутствии. Такая реакция может свидетельствовать о чувстве вины.

Обладавшая безошибочным чутьем на интересных людей, Лу затеяла оживленный флирт с Паулем фон Жуковским – занятным тридцатисемилетним художником-геем, разрабатывавшим декорации для «Парсифаля». Как и она сама, он был наполовину немцем и наполовину русским. У них вообще было много общего, в том числе интерес к спиритизму. Этот интерес значительно усиливало убеждение Лу в том, что ее жизненный путь определяется различными полтергейстами, которые следуют за ней и выстукивают ей таинственные сообщения.

Своим особым положением в Ванфриде фон Жуковский был обязан поразительно безвкусной картине, изображающей детей Вагнера в виде Святого семейства, которую он написал в предыдущем году. Зигфрид играл роль Иисуса, девочки были Марией и ангелами, а сам художник стал Иосифом. Когда Бёклин отказался от создания декораций к «Парсифалю», назначение фон Жуковского последовало очень быстро. Его декорации в полной мере удовлетворили страсть Вагнера к шелкам, атласу, тысячам цветов и розовому освещению. Декорации были признаны настолько успешными, что их использовали в Байрёйте более чем на двух сотнях последующих постановок оперы, пока в 1934 году они наконец не развалились. Фон Жуковский знал тайну писем. Он ли рассказал об этом Лу или она услышала это где-то еще, мы не знаем, но, учитывая обстоятельства, вряд ли слухи избегли ее ушей.

Еще одним легким трофеем Лу стал Генрих фон Штайн. Именно он вместо Ницше получил должность гувернера юного Зигфрида. Будучи ревностным поклонником Шопенгауэра (иначе он не получил бы назначения), он изначально расходился с Лу по философским вопросам, но эти различия так их сблизили, что в итоге фон Штайн пригласил ее побывать у него в Галле.

Вообще вся неделя в Байрёйте оказалась прекрасной для Лу и разочаровывающей для Элизабет. Гнев, фрустрацию и ревность к Лу сестра Ницше излила в своей единственной новелле [6]. Герои узнавались слишком легко: Лу – польская «г-жа фон Рамштайн», с невероятно тонкой талией и высокой грудью, явно накладной. У нее широко раскрытые глаза, кудрявые волосы и желтоватый цвет лица. Полные красные губы ее хищного рта всегда зовуще приоткрыты. Несмотря на все это, она чертовски привлекательна для мужчин. Это привлекательное уродство очаровывает Георга, героя новеллы, в котором легко опознать Ницше. Невинный и благородный Георг верит приятным речам госпожи фон Рамштайн о любви, философии и свободном мышлении. Он и понятия не имеет, что предательница уже заводила точно такие же речи и бросала такие же любящие взгляды на «школьного учителя грамматики» (Рэ). К счастью, Георг все успевает понять вовремя. Он устраивает свое счастье с Норой – хорошей девушкой бледной саксонской наружности и с мягким, покладистым характером (конечно, это победоносный портрет самой писательницы).

Новелла, безусловно, не выдающаяся, но нужно сделать скидку на то, что гнев, которым руководствовалась Элизабет во время ее написания, был отчасти оправдан: все время в Байрёйте Лу держала Рэ в курсе происходящего. Он отчаянно ревновал к Ницше и фон Жуковскому. Он предупреждал, что без зазрения совести способен лгать и предавать и Ницше, и любого другого мужчину, который ее возжелает. «Вы узнаете, что я способен на самую смехотворную ревность среди всех ваших знакомых» [7].

Лу была не особенно чувствительна к воздействию музыки, но Ницше очень хотел, чтобы она разделяла его пристрастия. Он настоял, чтобы она осталась и на второе представление «Парсифаля». Ее это вполне устраивало, но еще до дня спектакля Элизабет решила, что нескромность поведения Лу слишком ей надоела. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал эпизод, когда Лу потребовала от фон Жуковского встать на колени и поправить ей подол платья. Элизабет вышла из себя, отправила Ницше телеграмму и уехала в Таутенбург. Ницше поспешил встретить ее на станции. Он надеялся на восторженные отзывы о Лу, но столкнулся лишь с потоком жалоб.