Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Здесь в очередной раз становится ясно, до какой степени очерченная Хайдеггером программа феноменологического новообретения мира несет в себе конкретно-экзистенциальные характеристики: уже на этой ранней стадии его размышлений она порождает фундаментальную идеологическую критику современной технической эпохи с ее всеохватной логикой овеществления и превращения в стоимость. Начиная с Хайдеггера, эта критика откликается и в критических теориях ХХ–ХХI веков — как выразился Теодор Адорно в своем самом, наверное, известном афоризме:

«В ложном не может быть правильной жизни». Именно Хайдеггер, как никто, убежден в этом уже в 1919 году. Оттого-то, по его мысли, в качестве экзистенциального идеала требуется изначальное и непритворное, то есть подлинное «присутствие»! (Терапевтическое требование, которого Адорно и его последователи как раз не выдвигали.) Если оглянуться назад из нашего времени, можно отчетливо увидеть, что Хайдеггера с его философской программой просто нельзя не считать важнейшим провозвестником послевоенного немецкого экологического движения: целостность, осознанное отношение к окружающему миру, критика техники, связь с природой… Всё это — заложенные еще в 1919 году стержневые мотивы мышления, которое в своем воззвании к подлинности и непритворности во всех жизненных обстоятельствах открыто призывает к органичному укоренению и закреплению в окружающем мире, переживаемом в качестве исконного, сиречь: на родине, в родном ландшафте, в его обычаях, нравах, диалектах и во всем, что может сюда относиться. На самом деле полностью аутентичным человек может быть лишь в своем исконном месте, в своей среде. Для Хайдеггера таким местом, как известно, был Шварцвальд.

Всё это показывает себя здесь уже в смысле подлинно народного и сущностно-волевого. Но попутно появляется и кое-что темное.

ПРОРЫВ ПОДЛИННОСТИ

Годом позже, в сентябре 1920-го, мы по-прежнему (или вновь) видим Хайдеггера на подъеме творчества — и опять вдали от семьи. На сей раз он уехал в родную деревню Месскирх, к брату Фрицу. Оттуда он шлет домой продуктовые посылки, ведь продовольственный кризис успел добраться и до Фрайбурга.

… что меня радует, так это то, что я хорошо и уверенноработаю. … Работаю сейчас … как бы в одном порыве и с воодушевлением «вперед» и «дальше». Утром с семи до двенадцати, потом после маленького «перерывчика» с двух до семи, абсолютно свободный от лекций, и семинаров, и визитов — а главное, всё более бодрый … Вечером же на отдыхе я играю — не пугайся — с отцом и Фрицем в «шестьдесят шесть» и вполне доволен …, отвлекаюсь перед сном — в остальном философия занимает меня слишком сильно.

Множество раз крепко тебя целую, душенька, — выздоравливай скорее и повеселись вместе с нашими мальчиками. Расцелуй их от меня.

Твой Маврик (63).

Итак, они — Мартин, Фриц и папаша Хайдеггер — играют в карты. По- своему настоящая, здоровая шварцвальдская семья. Но и в этом сентябре хайдеггеровскому философскому подъему присущ компенсаторный момент. В эти дни в нем властвует не только творчество, но и вытеснение. Ведь Эльфрида по-прежнему не встает с постели, очень ослабевшая после рождения во Фрайбурге 20 августа 1920 года их второго сына, Германа.

В день родов, как и весь август, Хайдеггер находится в Месскирхе.

Эльфриду и маленького Йорга опекает в эти недели близкая подруга. Лишь в 2005 году откроется тайна, которую Эльфрида и Мартин делили с начала 1920 года. Биологический отец — не Хайдеггер. Герман — плод связи Эльфриды и Фриделя Цезера. Хайдеггер тогда не видел в этом причины для развода и недоверия, напротив, истолковал это как шанс на подлинный брак, освобожденный от фальшивых и притворных условностей глубоко ненавистной ему буржуазии. Всего через три дня после родов он уже нашел для своей убежденности нужные слова:

Я часто невольно думаю, как бледно, неправдиво и сентиментально всё, что обычно говорят о браке. И не создадим ли мы в нашей жизни новую форму — без программы и намерения, — а просто благодаря тому, что у нас повсюду произойдет прорыв подлинности (64).

Можно не сомневаться, что д-р Вальтер Беньямин из большого города Берлина гордился бы Хайдеггеровой волей к свободной супружеской любви, однако в ту пору он знать об этом не знает, а к тому же его — по- прежнему — занимают совсем другие заботы.

Мартин Хайдеггер с женой Эльфридой и сыновьями Йоргом и Германом. 1924

ЧТО-НИБУДЬ СВЯЗАННОЕ СО СМИ

Через год после защиты диссертации Беньямин с семьей находится всё в том же «свирепом водовороте» экзистенциальной неопределенности, в который они угодили с нежданным визитом Вальтерова отца в августе 1919-го. В конце концов, весной 1920 года молодой чете — без квартиры, без работы, без средств — не остается другого выбора, кроме как вернуться в берлинский дом родителей на Дельбрюкштрассе. Там события развиваются по вполне ожидаемому сценарию.

На принципиальный отказ Беньямина навсегда перебраться в просторную виллу отец отвечает полным лишением ежемесячного содержания. Загнанный в угол, сын настаивает на досрочной выплате хотя бы части наследства. Во времена уже начинающейся инфляции идея не слишком умная. Но вопреки всем советам Вальтер настаивает на выплате. И в мае 1920 года некое соглашение наконец достигнуто.

В письме своему другу Шолему от 26 мая 1920 года Беньямин следующим образом описывает ситуацию:

Кончилось всё полным разладом … Я отпущен из дома, получив досрочно 30 000 марок из моей части наследства плюс еще 10 000 марок, но ничего из мебели, то есть, я покинул дом раньше, чем меня вышвырнули. … Конечно, временный характер этих обстоятельств вопиет к небесам, и предвидеть, что будет, невозможно. Ясно одно: нам необходимо где- нибудь найти квартиру, а уж потом осмотреться насчет заработка. … Вы что-нибудь знаете? … Буду бесконечно Вам признателен, если Вы сообщите мне всё, что об этом услышите: жилье в городе и в провинции, с минимальной меблировкой и дешево, загородные дома на две семьи и т. д. … Потом, но только когда окажусь в мало-мальски человеческих условиях, я должен буду приступить к своей «второй диссертации», … хотя виды на доцентуру в Берне пошли прахом. Речь могла идти разве что о получении venia [15] на формальных основаниях. Мои тесть и теща — единственная, хотя внешне и не слишком прочная материальная опора, оставшаяся у нас, но готовая к самым крайним жертвам, — настаивают, чтобы я стал книготорговцем или издателем. Но мой отец и на это капитала не даст. Однако весьма вероятно, я буду вынужден для вида отказаться от своих давних профессиональных устремлений, не смогу стать доцентом и до поры до времени буду тайком, по ночам, продолжать свои штудии наряду с какой-нибудь обывательской деятельностью.