Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

В 1922–1923 годах Кассирер работает вовсю. У него есть опора: не только семья и жена, не только вольный ганзейский город и факультет, но теперь еще и библиотека мечты. Даже финансово брезжит свет в конце туннеля. Так, в апреле 1923 года он сообщает жене, тоже серьезно озабоченной будущим семьи и достаточным пропитанием детей:

Сегодня получил от Бруно [издателя Кассирера. — В. А.] отчет за первый квартал 1923 года. За эти три месяца он продал 1 240 экземпляров моих книг, что для меня означает гонорар свыше одного миллиона марок. Так что теперь не только уплачены мои долги, но у меня остается еще свыше полумиллиона (107).

Нашел родину. Полностью оплатил дом. Обеспечил себя книгами. И еще полмиллиона накоплений на черный день! О Вальтере Беньямине такого никак не скажешь.

В ВОДОВОРОТЕ

1922 год — снова — должен был означать для Вальтера подлинный прорыв. По совету гейдельбергского издателя Рихарда Вайсбаха, который обещал напечатать и его переводы Бодлера, Беньямин с большими надеждами, и, что самое главное, немалыми амбициями, планировал осенью 1921 года начать выпуск журнала под названием «Angelus Novus». Круг авторов он предполагал составить из своих ближайших знакомых, а цели проекта главный редактор, д-р Вальтер Беньямин, изложил своему близкому другу Гершому Шолему — как одному из будущих авторов — следующим образом:

План, целиком и полностью мой, имеет целью создание журнала, который никоим образом не ориентирован на платежеспособную публику, но тем решительнее будет служить публике духовной (108).

Первый выпуск журнала, названного по одному из рисунков Пауля Клее (Беньямин купил его в Мюнхене в 1921 году), в начале 1922 года в принципе готов к печати. Но, несмотря на беспрестанные настояния Беньямина, Вайсбах откладывает издание. Экономический риск всё же представляется издателю слишком высоким. Публикация переводов Бодлера (вместе с Беньяминовым предисловием «Задача переводчика») тоже мучительно затягивается на целый год, причем Вайсбах даже приблизительно не называет конкретную дату выхода в свет. Начавшаяся инфляция взвинчивает цены на бумагу и принуждает всю книжную отрасль к особой осторожности. Эзотерическому аутсайдеру, каким является, а главное, непременно хочет быть Беньямин, такой ход событий почти полностью перекрывает возможности публикации. На вопрос, какие опубликованные книги он может предъявить, он и в 1922 году может дать только один честный ответ: не считая диссертации, оставшейся совершенно без всякого отклика, — никаких.

Публицистическое самовосприятие и реальность по-прежнему разделяет широчайшая пропасть. То же относится и к его академическим амбициям. В 1922 году Беньямин — всё тот же неутомимый коммивояжер по делам защиты второй диссертации. Едва ли найдется более-менее крупный немецкий университет, куда бы он ни обращался. В первую очередь он рассчитывал на определенные шансы в Гейдельберге, хотя не мог точно указать, по какой дисциплине и у кого. Философия, германистика, социология… Ясперс, Ледерер, Альфред Вебер? Беньямин ищет близкого контакта со всеми.

Поздней осенью 1922 года его положение еще больше обостряется. Связь с родительским домом, кажется, оборвана окончательно. Отец Беньямина упорно настаивает, чтобы сын стал банковским служащим, тогда как Вальтер заявляет, что в принципе готов к любой форме заработка, коль скоро она не разрушит его диссертационные планы.

Без конкретных перспектив на защиту это его условие повисает в пустоте. А не имея достаточного количества времени и досуга, чтобы убедительно их обеспечить, он обречен либо стать банковским служащим, либо окончательно лишиться всякой поддержки со стороны родителей. Никаких собственных доходов Беньямин в 1922 году не имеет.

Насколько человек может опуститься в такое время, продемонстрировал в октябре его друг Эрих Гуткинд (тот самый, с которым Беньямины еще в 1921 году задумывали буколическое житье коммуной в крестьянской усадьбе в Южной Германии): положение у нас скверное. У Гуткиндов оно, кажется, близко к катастрофе.

Поскольку с его матерью дело всё еще обстоит по-старому, Эрих несколько дней назад решил … стать коммивояжером и продавать маргарин. … Но чтобы достичь успеха, ему надо взять в помощники Господа Бога (109). И уже немногим позже Беньямин пишет:

Гуткиндово … предприятие закончилось, однако, полным фиаско —за четыре дня выручка составила 150 марок, то есть, с учетом стоимости проезда, он едва не остался в убытке. Я пошел сходным, но более легким путем, попытался скупать и продавать книги, покупаю на севере города, продаю на западе, причем знание старинных книг и их рынка идет мне на пользу. … Правда, это занятие, как ни увлекательно разыскивать сокровища у старьевщиков или мелких антикваров, отнимает чрезвычайно много сил … так что и работа моя начинает стопориться, и я вынужден остановиться (110).

Под «работой» Беньямин всю жизнь подразумевает не что иное, как развитие собственных мыслей в письменной форме. Сколь бы опасным, даже безнадежным ни казалось положение, для него нет ни свободы действий, ни компромисса, ни выбора. Защита диссертации — лучше всего в форме впервые появившейся тогда оплачиваемой доцентуры — по- прежнему представляется единственным приемлемым путем к спасению собственного образа жизни. Соответственно, далеко заходит и готовность Беньямина к жертвам и унижениям.

Связанные с этим барьеры в его случае действительно крайне высоки. Во-первых, среди немецкой профессуры действует нечто вроде негласного правила никогда одновременно не допускать к защите второй диссертации больше одного еврея. Во-вторых, из биографии Беньямина ясно следует, что он как симулянт уклонился от фронтовой службы. На это повсюду смотрят отрицательно. Для многих профессоров это прямо-таки критерий для исключения. Таким просто не содействуют.

ТРЕТИЙ В СОДРУЖЕСТВЕ?

Поэтому в сентябре 1922 года Беньямин снова обращается в Гейдельберг, на сей раз находясь в особенно плачевной ситуации. При его бюджете становится всё труднее найти пристанище. И на весь рождественский месяц он снимает себе простенькую, но теплую комнату, … у которой есть большой недостаток — она расположена рядом с кухней пролетарской семьи, у которой двухмесячный ребенок. … Но я смотрю на это обстоятельство с непривычным для меня стоицизмом — хотя ребенок 1) ночью спит рядом со мной, 2) ему семь месяцев и потому он особенно громко кричит, жалуясь на жизнь. Сегодня, в воскресенье, когда все дома, здесь вообще сущий ад (111).

Как и у Кассирера, у Беньямина, стало быть, тоже сложности с соседскими детьми. Однако провести четкую границу в его положении столь же маловозможно, как и умиротворяюще воззвать к буржуазному этикету. Что вовсе не означает, будто Беньямину и его семье в эти тяжелейшие времена действительно угрожает опасность рухнуть в бездонную финансовую пропасть и остаться без крыши над головой. Прежде всего, венская семья Доры по-прежнему предлагает поддержку и опору. Пока Беньямин в 1922 году как главный редактор, крупный критик, букинист и кандидат на должность университетского преподавателя in spe [27] деловито разъезжает по республике, без тени иронии сетуя на «непривычный водоворот многообразных занятий», Дора с сыном Штефаном проводит многие месяцы в Австрии, в доме отдыха своей тетушки у подножия Земмеринга [28], то есть — в непосредственной близости от загородного дома родителей Тони Кассирер.