Константин Поповский - Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Не подобна ли Истина тяжелому грузу, который мы вынуждены нести, повинуясь чужой воле? Нести груз и неудобно, и скучно, потому что мы совсем не знаем, на что он нам и кто взвалил его на наши плечи. Право же, мне никогда не доводилось встречать носильщиков, которые таскали бы груз из-за одной только любви к этому нехитрому искусству. Однако стоит лишь разговору зайти об этой ноше, как мы начинаем понимающе кивать головой, словно и в самом деле не может быть на свете ничего более естественного, чем подставлять плечи и сгибать шею под тяжестью чужого груза. Возможно, она когда-нибудь раздавит нас. И так уже наши изуродованные позвонки, вдавленные один в другой, не позволяют нам повернуть голову и оглядеться. Все, что нам остается, это считать нашу ношу за спасительный крест, обещающий рано или поздно зацвести розами и принести нам желанное освобождение. Не оттого ли мы так считаем, что этого требует от нас сама эта ноша, взгромоздившаяся на нас? Впрочем, в противном случае, нам бы пришлось думать, что освобождение начинается там, где кончаются понукания Истины. Чем такая нелепость, уж лучше мы до конца дней будем сгибаться под загадочной ношей и петь ей хвалу… Мы – племя носильщиков, истиноносцы, обреченные не только не знать отдыха, но и искренне полагать, что отдых и Истина – две вещи несовместимые. Правда, время от времени, мне приходит в голову, что все содержание этой Истины, собственно, и исчерпывается этим унизительным положением, что сама она – только неразлучное братство таскающих и таскаемого, – все же прочее – только наши досужие выдумки – или, быть может, выдумки самой Истины, заставляющей нас, ко всему прочему, не видеть истинного положения вещей. Но раз так, – о, раз так, то, быть может, еще не все потеряно! Если кому-то взбрело шутить с нами такие шутки, то, кто знает: не придет ли ему однажды охота поиграть и в другие игры? Не все же одно и то же? Как абсурдно это не звучит, но ведь этой абсурдности не уступит и наше проклятое истиноношество, и только привычка и лень, да, быть может, страх неизвестности, мешают нам это увидеть. Отчего бы и нет? И тогда, возможно, не мы, а Истина понесет нас туда, куда нам вздумается, не прекословя и не переча.

Рассказывают, что некогда существовал народец, которому никогда не приходило в голову считать свои физиологические отправления чем-то, чего следует стыдиться. Эти отправления считались там делом самым достойным. И наоборот – постыдными почитались другие вещи – например, процесс поглощения пищи, для которого отводились специальные, наглухо закрытые места. – Не так ли и все мы поступаем, не только простые смертные, но в особенности властители дум, вечные спутники человечества, призванные вести, указывать и учить? Как правило, они стыдливо прячут источники, откуда им удалось почерпнуть свою мудрость, зато охотно делятся со всеми прочими конечными результатами, которые мы, вслед за ними, называем истинами. О, как благоуханны они, эти истины!.. К счастью, похоже, что наши духовные носы (которые ведь должны же существовать хотя бы только потому, что они ничуть не хуже, чем какое-нибудь там умо-зрение) основательно заложены хроническим насморком и давно потеряли всякую чувствительность.

В кровавых битвах за честь своей Истины, когда понятия сплетаются в удавки, а силлогизмы врываются в расположение противника, чтобы не оставить там камня на камне, – хороши все средства! – Убивать чужие истины! Не это ли самое сладостное занятие, какое только можно помыслить? К тому же – и самое благородное, ведь речь идет об Истине! – О, кровожадная мудрость! «Я не ведаю сомнений, ибо я беру только то, что принадлежит мне по праву. Я не знаю раскаянья, ибо я покоряю только из любви к свободе», – не лучшее ли это оправдание для всякой Истины? – Вот только сумею ли я сам сохранить свою собственную свободу, следуя за победной поступью моей мудрой воительницы?

Старые, давно забытые и погребенные в музейных витринах и на архивных полках истины, имеют странное и пугающее свойство воскресать время от времени, являясь перед нами живыми и невредимыми, так, словно бы они никогда и не умирали. Конечно, этому можно найти тысячи удовлетворительных и разумных объяснений. Но ни одно из них не избавляет нас до конца от тревожных сомнений: что, как и в самом деле, эти призраки значат нечто больше, чем то, что мы о них привыкли думать? Что, как они и не собирались никогда умирать? Ведь, в конце-то концов, речь идет об истинах! Шуточное ли дело! – Пожалуй, только одно соображение умеет уберечь нас от этих нелепых подозрений, – древняя, но вечно живая уверенность, что всякая истина истинна во всякое время и для всех без исключения. Эти же являются далеко не каждому и лишь тогда, когда захотят.

Истина никогда не откажет себе в удовольствии сыграть с нами в какую-нибудь из своих вечных игр. Любимая ее забава, конечно же, прятки, в которые она играет с утра до вечера.

«Хоть бы она совсем провалилась!», – шепчем мы в сердцах, продираясь сквозь кустарник или заглядывая под кровать.

Говорят, что время от времени, она все же удостаивает того или другого своим появлением. Правда, показавшись, она тут же исчезает, наслав на видевшего ее косноязычие, лишив его возможности рассказать об увиденном. Конечно, это случается не со всеми, далеко не со всеми. Впрочем, так или иначе, мы все оказываемся жертвами ее милых шуток.

Метафизические реки. Эта метафора, принадлежащая Кортасару, право же могла стать символом твоей жизни. Было время, когда ты ходил по берегу в надежде когда-нибудь перебраться на ту сторону. В книгах говорилось, что там вечно цветут сады и не заходит солнце. Ты долго строил лодку, чтобы однажды спустить ее в волны той реки, хотя у тебя не было недостатка в советчиках, отговаривающих тебя от этой затеи. «Мы рождаемся, чтобы преодолеть Реку», – так думал ты, отталкиваясь от берега. И в самом деле: зачем даны глаза, если не затем, чтобы различать в ясные дни далекую полоску желанной земли, и не затем ли существует надежда, чтобы вести нас прочь? Всю жизнь прожить на этом берегу?

У тебя были карты, срисованные из книг, но скоро выяснилось, что карты лгут. Река вырвала из твоих рук шест и понесла лодку, то кружа ее в водоворотах, то захлестывая волной. Ты плыл много дней, пока не убедился, что тот берег так же далек, как и в первые часы. Еще можно было предаваться воспоминаниям и видеть во сне покинутую землю, где зеленели деревья и в небе пели птицы. Река несла тебя все дальше, у нее были пустынные берега, и в черной воде не отражались даже облака. Скоро ты стал называть эту реку своей и дал ей имя, которое никогда не произносил вслух. Однажды ты заметил, что тусклое солнце уже не заходит как прежде, и берега едва различимы по обе стороны мертвой воды. Так же мертвы были теперь и твои воспоминания, и надежды. Что же оставалось тебе, как ни сказать себе самому: «Только вперед!» – как будто это и вправду зависело от тебя? Ты даже не обратил внимания на то, что не спросил, что же ждет тебя там, впереди. Не все ли равно? Ведь ты давно перестал понимать, что такое ожидание. Впрочем, иногда тебе мерещится сквозь сон глухой шум океанского прибоя.