Николай Секерин - АльteRNatива

И я никогда не узнаю: правда ли все эти люди думали, что со мной что-то не так, или же это был всего лишь плод моего воображения? В конце концов, ведь всё, что мы думаем думают о нас другие всегда остаётся лишь нашей фантазией, если только не подойти к человеку и не спросить его об этом конкретно: «почему вы так на меня смотрите, мужчина, вы считаете что я ненормальный?»,

или вот так: «я знаю, что вы считаете меня мудаком и педиком, потому что об этом говорит мне ваше выражение лица. Признайтесь, ведь именно это вы сейчас и думаете, когда корчите свою злую физиономию?».

Быть может, если бы такие как я действовали всегда именно так, а не утопали в догадках, нам бы это заметно упростило жизнь.

Впрочем, меня понесло. Пора вернуться в моё детство.

***

Как только мы приехали с дачи и вошли в квартиру, отец сказал:

– Ставь сумки и пошли, мама пока приготовит обед.

– Куда?

– За сюрпризом твоим, возьми тележку.

Повторять дважды мне не требовалось. Я распахнул дверцу в чулан, достал раскладную тележку и мы пошли. Выйдя с отцом на улицу, я спросил:

– А куда хоть?

– Сейчас узнаешь, – усмехнулся отец.

Сердце моё забилось в два раза чаще, когда мы подошли к «Матрице».

«Неужели компьютер!», думал я радостно.

Как только мы вошли, отец тут же направился к упаковочной стойке. Остановившись возле окошка с надписью «предварительные заказы», он заглянул внутрь и сказал:

– Здравствуйте, мы заказывали неделю назад… – хитро покосившись на меня, он не договорил, что именно заказывали.

– Номер, пожалуйста.

Отец продиктовал номер.

– Всё на складе. Сейчас вынесут, ожидайте.

Ждать пришлось долго. В те времена ожидание было обязательным условием для всех, кто не готов был доплачивать за особое отношение. Да и вообще, если ты не постоял в очереди, или не потомился хотя бы минут двадцать перед запертой дверью – это было всё равно что жульничество.

Я знал, что расспрашивать отца бесполезно – он будет разыгрывать свой сюрприз до конца. Я из последних сил сдерживал любопытство и ждал как положено. Наконец из дверей склада вышел здоровенный детина и выставил на столешницу две внушительные коробки.

Да! Это был мой первый компьютер! Трудно сейчас описать то благоговение, что я испытал. Теперь этим никого не удивишь, и нынешние школьники вряд ли смогут понять всю глубину мальчишеского восторга, когда на старом письменном столе взгромождается пузатый белый монитор, а в комнате появляется характерный запах нового пластика.

Я благодарил родителей и Бога, бросая в его сторону взгляды полные преданности и бесконечного поклонения.

– Только давай сразу договоримся: в первую очередь ты используешь его для учёбы, – сказала мама, когда я уселся перед своей новой игрушкой.

– Конечно! – подтвердил я, включая «Анриал Турнамент». – Но пока ведь всё равно каникулы!

– Это понятно, но я не хочу, чтобы у тебя развилась игромания, так что изучи до первого сентября в компьютере всё, что потребуется для учёбы.

– Ладно.

Из нашей банды пограничников компьютеры были только у троих: у Чудо-твари, Делюги и, само собой, у Самсона. И до этого, бывая иногда у кого-то из них в гостях, я всегда завидовал их возможности в любой момент включить стрелялку и поиграть. Компьютеры вошли в нашу жизнь совсем недавно, заменив собой денди и сегу, которых, впрочем, у меня тоже никогда не было.

Помню как, заикнувшись об игровой приставке в раннем детстве, я услышал от отца безоговорочный отказ. Годам к одиннадцати я совсем оставил надежду получить вожделенную игру, но теперь времена изменились, и компьютеры это уже не игрушка, а полезная вещь, которая с каждым днём появлялась у всё большего количества людей.

Как я уже говорил, Толстый и Красный жили со мной по соседству, и поскольку у этих двоих компьютеров ещё не было, они теперь стали пастись у меня практически ежедневно. Я не возражал, но видел что это не всегда приятно родителям, поэтому старался приглашать друзей тогда, когда отца и матери не было дома.

Компьютерные игры сильно нас занимали, но это не давало нам повода забывать о клубе и, как и назначил Антон Маратович, мы все явились на занятие в положенный день.

***

Клуб юных пограничников располагался в одноэтажной пристройке нашей школы. По сути, это был обычный класс со старыми партами, за которыми мы слушали инструкции. Всего в клуб ходило тридцать человек.

За неделю до начала нового учебного года мы собрались в назначенное время в кабинете и ждали, когда Антон Маратович начнёт первое занятие.

Он стремительно вошёл, все мы резко встали по стойке «смирно».

– Вольно, – скомандовал Антон Маратович и сразу перешёл к делу, – я собрал вас за неделю до начала занятий для того, чтобы провести дисциплинарное взыскание. Сейчас все идём на стадион, где будут наказаны: Рукомойников, Астахов, Пресмыкаев, Прокопенко, Чехов и Штерн.

Внутри у меня похолодело, я покосился на своих друзей. Похоже, что класуха всё-таки рассказала о наших походах на колокольню. Все суетливо вышли на улицу и Антон Маратович скомандовал:

– За мной строем, бегом марш.

Школьный стадион был метрах в трёхстах, на небольшом возвышении и добежав до него, все мы изрядно вспотели.

– Упор лёжа – вы шестеро, – скомандовал Антон Маратович.

Мы подчинились.

– На кулаки!

Мы встали на кулаки.

– Ровно стоять! Остальные, слушаем меня. В летнем лагере, в котором вы все отдыхали, Прокопенко, Рукомойников, Чехов, Штерн, Пресмыкаев и Астахов по ночам уходили с территории и шлялись. В армии такой поступок называется самоволкой, или дезертирством, если совершается в военное время. Я хочу, чтобы вы все запомнили: таким не место в военном училище! И сегодня я даю первое и последнее предупреждение этим шестерым, а вместе с ними и всем остальным! В следующий раз – я исключу из клуба!

Мы стояли на кулаках всего пару минут, но казалось, что гораздо дольше. Тело начало трясти, я поднимал поочерёдно то одну, то другую руку, сгибал ноги. Повернув голову, я заметил, что все остальные делают то же самое. И даже сейчас, несмотря на остроту ситуации и тяжесть наказания я находил возможность поднимать взор в сторону Бога. Больше того, я непрерывно повторял про себя мольбы прощения и бесконечную вереницу «спаси и сохрани».

– Простите нас, Антон Маратович, простите! – простонал Штерн. Как и следовало ожидать, экзекуция подействовала на него сильнее всех.

Мы наперебой стали вторить ему, бормоча слова извинений.

Антон Маратович сел напротив нас на корточки. Позади него выстроились полукругом остальные ученики.

– Послушайте меня, друзья мои, – начал он вкрадчиво. – Я скажу один раз: ваши говняные извинения мне в половой член не упёрлись. Я вам не маменька и не училка, я старый солдат и мне от души насрать на то чем вы станете в будущем. Вы можете шляться по ночам, можете стать наркоманами и пидорами – это ваше личное дело. Разумеется, если вы не станете военными – вам не обязательно опускаться, есть и многие другие профессии, уважаемые и ценные. И в тех профессиях абсолютно допустимо пренебрегать дисциплиной. Так что не надо мне ныть и просить прощения – мне плевать. Для меня важно подготовить достойных кандидатов в военное училище. И если вы не годитесь для этого – я не возражаю. Вопросов нет. Просто освободите места в моём клубе для других и не тратьте моё время.