Николай Секерин - АльteRNatива

– Куда провожать? – выдавил я, тщетно пытаясь проглотить, застрявший в горле, ком.

– Куда-куда – до постели конечно!

Делюга с Красным загоготали. Я сделал усилие и тоже изобразил смех.

– Я потому уточняю, – сказал я, глядя в сторону, – что Ангелина живёт на первом этаже нашего корпуса, как ты помнишь. И если он «пошёл её провожать», то явно не до корпуса.

И тут неожиданно вошёл Самсон.

– Меня обсуждаете, жуки? Так я и знал, – сказал он.

У Штерна была довольная рожа, на щеке краснел след помады.

– Да тут вот Смык беспокоится, что Ангелина тебя совратит, – заржал Чудо-тварь. – Где, говорит, мой милый Самсон, неужто променял своего Смычка на шкуру!

Я снова почувствовал бешенство, смешанное с обидой.

– Иди дрочи, тварь, – злобно выдавил я из себя, намеренно сокращая его кличку. Я ожидал, что Чехов снова спровоцирует моё избиение, но тот не стал.

– Да успокойся, Костя, – сказал он вместо этого. – Что с тобой вообще творится?

– Да, я тоже заметил, – неожиданно добавил Самсон. – У тебя всё нормально, Костян? Ты уже второй день какой-то агрессивный.

Остальные уставились на меня с немым вопросом, будто поддерживая возникшие сомнения Самсона и Чудо-твари. Я почувствовал себя в положении человека, у которого внезапно вырос половой член на лбу, и теперь его поставили перед всеми на сцену и, подавляя отвращение, пытливо рассматривают, пытаясь осмыслить немыслимое.

Я ощутил какую-то слабость во всём теле, бессильную злобу, стыд, отчаянье. Не знаю даже как обобщить все эти чувства, но они определённо делали ситуацию невыносимой. Как же так в одночасье могло измениться моё отношение к своим самым лучшим друзьям? Наше сильное братство пограничников, членством в котором я так гордился, стало казаться мне теперь иллюзией. Эти пятеро уродов, похоже, никакие мне не друзья, и я не представляю, как вообще мог считать иначе.

Сейчас я сидел на кровати, а они пялились на меня как на чужеродное существо, которое влезло в их дружный круг и навязывается.

– Смыык? – искательно заглянул мне в глаза Толстый.

– Да пошли вы все! – вскричал я. – Вы что вообще докопались до меня сегодня? Что я вам сделал?!

Мне тут же стало ещё обидней за эту свою вспышку. Я, такой видный пограничник, сейчас вёл себя как последний обиженный лох. Мне стало до жути одиноко и страшно. Я решил, что меня предали, надо мной насмехаются. Даже мои обострённые симпатии к Ангелине Шубиной и ревность отошли сейчас на второй план. Что со мной не так? Почему они все так изменились?

Пацаны удивлённо таращились на меня, когда всеобщее внимание отвлёк стук в дверь. Это была Нина Павловна с помощниками. Два мальчугана из младшего класса несли за ней две коробки с вечерней едой.

– Так, ребята, вас здесь шестеро, верно? – уточнила Павловна.

– Да, шестеро, – подтвердил Самсон.

– Хорошо, значит: шесть йогуртов и шесть сочников, – скомандовала она мальчуганам.

Те живо достали из коробок требуемый паёк, уложили на тумбочке у входа и поспешили за учителем, которая уже стучала в следующую дверь.

– Короче ладно, – вернул к теме Самсон, – Костян, ты извини, если что не так, здесь никто не хотел тебя оскорбить, или обидеть. Но если у тебя проблемы – ты знай, что мы всегда поможем. Мы – твои самые близкие, брат, ты должен это помнить.

У меня от этих его слов чуть слёзы умиления на глаза не навернулись. До сих пор, вспоминая тот случай, я несказанно ему благодарен. Воистину он был самым умным из нас.

– Всё нормально, дружище, – взволнованно сказал я, – сам не знаю что не так. Какие-то хреновины всплывают из ничего, а потом всё это каким-то образом раздувается на пустом месте. Не знаю что такое, всё хорошо, в общем, просто случайное недопонимание.

Самсон глубокомысленно махнул рукой:

– Это бывает, ничего страшного. Главное, что мы команда, и каждый может рассчитывать друг на друга, да?

– Да!

– Вот и зашибись. Короче, ты ушёл раньше с дискотеки и мы тебе не успели сказать. Есть вариант после отбоя на колокольню рвануть, – он оглянулся на открытую дверь и закончил, понизив голос, – Делюга пивка намутил, бухнём.

– Отлично! – воскликнул я.

– Тогда ждём, через час после отбоя – выходим.

Конфликт на этом вроде бы был исчерпан, я согласно кивнул и подошёл к тумбочке, где все остальные разбирали свои порции еды. Без особого аппетита я затолкал в себя песочное печенье с творогом и, открыв картонную упаковку, залил в себя пол литра сладковатой жижи.

***

Примерно в двух километрах за территорией лагеря было сельское поселение, куда ходить было строжайше запрещено. Там жили, в основном, старики и фермерские семьи, а молодёжи практически не было. Однако те редкие индивидуумы из молодняка, что не уехали жить в город, были там, мягко говоря, не совсем законопослушными.

Оболтусы и воришки, пившие днями напролёт бормотуху и курившие травку, или нюхавшие клей, поди их там разбери, что именно приводило их в такое состояние и внешний вид, что все они имели. Короче полнейшие отбросы общества, биомусор.

Но будет справедливым отметить, что тогда мы так не считали. В нашем детстве пить пиво в двенадцать и водку в четырнадцать было вполне естественным. По-крайней мере, в моей среде. Мы считали себя взрослыми и желали по-взрослому жить. А что как не алкоголь и курение могут сделать тебя по-настоящему самодостаточным?

Но пьянствующая деревенщина всё равно была хуже. Все они были какими-то грязными, вонючими и отталкивающими. Их вид вызывал у нас отвращение, когда мы замечали их издали. Никто не признался бы в этом, но в глубине души мы их побаивались, как побаиваются люди бродячих собак с грязной облезлой шерстью и уродливыми мордами – может, они и не бешеные, но проверять не хочется, и лучше бы они сдохли где-нибудь там, подальше от нас и без нашей помощи.

Другие обитатели лагеря ни за что не вышли бы за пределы территории, но для нас это было делом принципа. Мы должны были смотреть в лицо опасности, ведь Антон Маратович учил нас отваге и мужеству пограничника. Именно пограничник охраняет границы общего дома, и именно он при необходимости обязан делать вылазки в стан врага, дабы предотвратить возможную опасность. И хотя, скорее, такие дела больше касались разведчика – для нас это не имело никакого значения, ведь мы были юными и нуждались в благородном оправдании своей безрассудности…

Колокольня была последним сооружением, что осталось от старой, разрушенной в советское время, церквушки. Одинокая башня посреди развалин, зачем её только оставили? Обломки камней так и лежали вокруг колокольни, уже чёрт знает сколько времени. Посреди всего этого строительного мусора возвышался здоровенный деревянный крест.