Павел Максименко - PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Было бы неправильно заключить, что Церковь была полностью бесплодной в своей интеллектуальной деятельности. Она имела тенденцию к созданию атмосферы, в которой любой, кто был в сознании, начинал задыхаться; это едва ли ни единственная в России человеческая группа, которая была столь юмористичной и столь тяжёлой, каковыми были семинаристы и большинство их репетиторов. Учебная программа в семинарии была плохая в интеллектуальном содержании, или то, что было заложено в основном его вороватой, догматическая, невоображаемой природой. Тем не менее, она обеспечила определенную умственную подготовку, особенно в классических языках, и любой, кто был наделен природой и выжил в вынужденном умственном запоре, мог перейти в любую из четырёх духовных Академий в Киеве, Москве, Санкт-Петербурге или Казани. Здесь академические стандарты были несравнимо выше, в некоторых отношениях, даже чем в университетах. В самом деле, Академии внесли заметный вклад в обучение в некоторых областях и подготовили России некоторых из величайших российских ученых, впоследствии в этих Академиях и преподававших. Области, в которых больше всего они отличались, были история, светская и церковная (имена Ключевского, Болотова, Голубинского известны даже за пределами России), археология, литургия, и, чуть с меньшей оригинальностью, метафизика. Но церковная цензура оказалась еще большим препятствием, чем политическая. Выдающийся историк Сергей Соловьев жаловался, что «более талантливые преподаватели Московской духовной академии были мучениками. Филарет позаботился о том, чтобы из их лекций и их записей были вычеркнуты все живые мысли, чтобы люди превратились в мумий».

Каждая из четырех академий издавала свой собственный журнал, и они отличались трудолюбивыми исследованиями, представленными, как правило, в компетентной, но тяжелой и неприметной форме, которая до сих пор представляет ценный материал для специалистов. Но критические библейские исследования были обескуражены, так как Церковь традиционно считала постыдным всё, за исключением Библии. Изобразительное искусство утомительно игнорировалось, не принималась светская литература, эстетика была задушена, что приводило к обывательской хорошей обученности, но слабой в плане психологии и проницательности. Эти тенденции, характерные для канцелярской среды в целом, в некоторых случаях разделяла та часть новой интеллигенции. которая имела канцелярское происхождение.

Основные обвинения против русского богословия были выдвинуты следующими лицами. Георгий Флоровский, автор важнейшего произведения об история русской богословской мысли, писал о том, что она не смогла вернуть изначальный дух православия, что он страдал либо от схоластических интеллектуальных привычек, либо был неоправданной тягой к соглашательству, полученными из туманных тевтонских источников. Данный законная критика может также объяснить некоторую неуклюжесть, плоскостопие, даже несмотря на редкие материалы, характеризующие большую часть спекулятивной работы, производимой выпускниками духовных Академий. Работы Фроловского не упоминают об их полном бесплодии в морали и социальных науках. Отчасти из-за церковной и политической цензуры, но в основном от естественного торможения, академическая теологическая и философская мысль полностью провалилась везде, где исследовался реальный мир и человек. Малое, что было сделано в этой области, может быть утешительным для экспертов – прежде всего тех, кто хотел увидеть, что делает вера с верующими, но это было глубоко неприменимо к настоящему человеческому положению и непригодно для сомнений и сложностей девятнадцатого века. Признаемся, к шестидесятым годам уже существовала некая христианская апологетика, литература (например, обзор «Вера и разум», опубликованный в Харькове), хотя она была полна банальности, грубости, сомнительного использования научных терминов, часто непонятых и заимствованные из теорий, уже устаревших и вытесненных. Была попытка Юркевича, завидующего успеху Чернышевского (о котором будет больше сказано позже), описать то, в чем нуждалась Церковь, однако, это не стало апологетикой или даже религиозной философией для проведения стычек, но сострадательным умом, который мог бы ответить и обдумать реальное состояние человека и общества. Некоторые делали это, но их судьба действительно была грустной.

Поразительный и трагический случай был с Александром (архимандритом Федором) Бухаревым (1824—71). После обычной церковно-приходской школы, семинарии и духовной Академии Бухарев стал монахом и профессором христианской доктрины духовной Академии Казани. Человек большой чувствительности, он оказался в противоречии со своим окружением, и это привело к его досрочной отставке, а вскоре после этого (в 1860 году) он опубликовал сборник эссе под названием «О православии в отношении к современности», в котором пытался бесхитростно и искренне обсудить проблемы, которые были незнакомы и сложны для традиционного национального отношения Русской Православной Церкви. Это привело к длинной серии испытаний: его работы были запрещены, он был обвинен в вероотступничестве, ибо, говоря словами его главного недоброжелателя, «каждый, кто действует от имени ортодоксии и протягивает руку к современной цивилизации – это трус, ренегат и предатель». В конце концов, Бухарев был вынужден был отказаться от своего монашеского обета и священства, но оставался верным членом Церкви. Ему было запрещено проживание в обеих столицах, как и в любом другом городе, где он был известен как монах; он был лишен ученой степени, гражданских прав и всех средств к существованию. Он умер, обездоленный, в возрасте 47 лет. Его дело раскрывает агонию непримиримости и пыток, которыми Церковь пыталась нанести вред духу и необыкновенной нравственной целостности. В большинстве подобных случаев люди так сильно чувствовали себя за пределами Церкви, так как у них не осталось выбора, кроме полного отказа от обязательств Церкви и всего, что она отстаивала.

Первоначальная трудность в обсуждении либерализма в России заключается в том, что определение это понятия стало расплывчатым в связи группой людей, которые, начиная с шестидесятых годов, занимали среднюю позиция между революционерами и сторонниками царской бюрократии как российские либералы. Говорили, что представляют собой так называемое общество или общественность, т.е. нечто как социальный или общественный дух – отношение довольно широкое, социально-сознательная доброжелательность, которая отказывается от влияния, которое, вероятно, будет беспокоить – через правительственный произвол или через революционное нетерпение – прогрессивное политическое и экономическое развитие общества.