Виктор Кротов - Притчи отовсюду. Сказки, эссе, истории, сны, диалоги из разных книг

И мы пошли дальше по тропинке, и вглядывались друг в друга больше, чем говорили…

Шустрым, как белка, человечком, я карабкался по ветвям и развилкам огромного дерева. Ботинки мои были снабжены острыми коготками, цепко впивающимися в кору, но почти не оставляющими на ней следов. Добравшись до конца очередной ветки, я находил там почку или, скорее, плод, выступающий прямо из древесины. Плод был покрыт глянцевой коричневой, как у жёлудя или каштана, кожурой, но если как следует потереть его ладонью, он становился полупрозрачным. Тогда внутри можно было разглядеть смутный облик и даже строки жизнеописания – порою совсем выцветшие, а порою довольно чёткие.

Мне нравились эти странствия, это разнообразие лиц, эти обрывочные повествования… Но, перебираясь с ветки на ветку, я оступился, соскользнул к стволу дерева и, не сумев удержаться, упал в тёмное глубокое дупло.

Падение оглушило меня, а когда я очнулся, то был уже другим. Я был деревом, древом – тем самым, по которому только что лазил проворным человечком. Я ощущал свет, льющийся на меня сверху, обволакивающий меня воздух и надёжную тёплую землю, в глубину которой уходили мои корни. Живые внутренние соки были моим зрением и моим чувством. Каждая ветвь, каждый корень умел поделиться со мной своей жизнью, хотя иногда наступало время, когда моя перекличка с какой-то из ветвей или с каким-то из корней ослабевала, и я знал, что наша связь пересыхает…

Но вот неизвестно откуда взялся шустрый маленький человечек с острыми коготками на ногах, оставляющими на ветвях моих незаметные болезненные следы, которые мне приходилось напряжённо залечивать. Он был любопытен и проворен, он хотел как можно больше узнать, но не знал, как узнать то, что важнее всего…

Сон о мировом родстве

Посреди большого портового города, на площади, которая была совершенно пуста – видимо, по причине раннего утра, – ко мне навстречу шагал совершенно незнакомый человек. Но он не шёл, он почти бежал, будто спешил на долгожданную встречу со мной, будто знал меня тысячу лет. На нём были странные развевающиеся одежды, вполне созвучные старинным домам, окружавшим площадь, высокой ратуше с колоколами и фигурным флюгером, брусчатой мостовой и парусникам в порту.

– Добрый день, добрый день! – заговорил он, приближаясь, и протянул мне руку.

Обмениваясь с ним рукопожатием, я почувствовал прикосновение шероховатого металла, слегка скребнувшего по коже ладони. Действительно, незнакомец держал в руке небольшую пластинку. Теперь он всматривался в неё, и я заметил, что по маленькому экранчику на пластинке бежит текст. Лицо незнакомца выражало неподдельный интерес и к тексту на пластинке и ко мне. Свободная рука его легла мне на плечо, и, кончив читать, он притянул меня к себе и крепко обнял.

– Ужасно рад тебя видеть, дядюшка, – произнёс он с жаром, и доброе, чуть полноватое лицо его просияло.

Он был, без сомнения, гораздо старше меня, и обращение его окончательно повергло меня в недоумение. Заметив это, мой новоявленный племянник покачал головой:

– Вот что значит ходить без генитайзера: своих не признаёшь. А у нас ведь общие дед с бабкой! У меня в тридцать шестом поколении, а у тебя в тридцать пятом. Так что ты мне дальний, но дядюшка. Ну, идём, идём, пора уже к завтраку. Да и с остальной роднёй познакомиться надо, а это ведь работа нешуточная.

Он повёл меня к себе домой – по оживающим улицам старинного города. И каждый, кого мы встречали по дороге, пожимал мне руку со знакомым уже шероховатым прикосновением, и с каждым рукопожатием у меня становилось на одного родственника больше.

– Распишитесь за бандероль, – сказал почтальон, подлетев к моему открытому окну и трепеща голубыми крыльями.

Едва я дотронулся до протянутой тетради с квитанциями, как моя подпись замерцала сиреневым светом в нужном месте.

– Мерси! – улыбнулся мне почтальон и растворился в поднебесье.

На подоконнике лежала коробка, перевязанная, как торт, золотистой лентой с бантом.

В коробке я обнаружил толстую книгу в прозрачной суперобложке, сквозь которую просвечивало: «ВСЕОБЩАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ЧУВСТВ». Книга возбуждающе пахла типографской новизной, и я тут же пустился листать глянцевые страницы. Тексты были энциклопедически скучны. Среди бесчисленных описаний паталогических отклонений трудно было отыскать нормальные человеческие ситуации, а тем более те из них, которые разрешали бы мои собственные проблемы. Курсивом мелькали тут и там слова «нельзя» и «надо».

Вместо иллюстраций на полях энциклопедии были пропечатаны какие-то светло-серые кружочки. Наугад я коснулся одного из них пальцем. И – отшвырнул книгу…

Тяжёлыми шагами мерял я комнату, переполненный раздражением. Как этот тип, с которым связывали меня нерасторжимые житейские узы, мне надоел! Как он отравлял мою жизнь каждым своим словом, каждым поступком, самим своим видом. Он отнимал у меня последние силы, и не было никакой возможности поставить его на место, показать ему всё его ничтожество и низость. Странно только, что я никак не могу вспомнить его имя, не могу даже восстановить его ненавистный облик…

Мне под руку снова попалась энциклопедия, и я с силой её захлопнул. Тут же наступило успокоение, и я понял, что иллюстрация закончилась.

Не рискуя прикоснуться к другим кружочкам, я открыл энциклопедию в том месте, где её страницы меняли цвет. Как было видно по обрезу, примерно четверть тома составляли в конце бежевые страницы. На первой из них было написано: «Мир моих чувств». Чуть пониже виднелся белый кружок. Я потёр его пальцем, но ничего нового не почувствовал, только кружок стал светло-серым, а рядом с ним на странице появилось моё имя.

Бежевые страницы были пусты. По ним были разбросаны лишь белые кружки, но я уже начал понимать, в чём дело. Я дотрагивался пальцем до очередного кружка, он наполнялся светлосерым цветом (или даже светом), а рядом возникал текст. Этот текст я читал запоем! Здесь говорилось о самых близких мне людях и о тех, кто мог стать мне близок, о моих радостях и печалях, обо всём том, что наполняло моё сердце и беспокоило мой ум. Здесь не было слов «нельзя» и «надо», а вопросительных знаков и многоточий было куда больше, чем обычных точек. Но без этой книги я уже не мог обойтись.

По этому бесконечноэтажному Дому, уходящему и ввысь и вглубь, я бродил, словно призрак. Никто меня не замечал, и сквозь запертые двери я проходил беспрепятственно.

Стены Дома были увешаны лозунгами и плакатами, с которых на каждого проходящего глядели зоркие глаза и в каждого остановившегося тыкали обличающие пальцы. «Наполним наш Дом образцовым уютом», «За сахарную свёклу все в ответе», «Лучшие силы – на благо Дома», «Любой ценой искореним тараканов», «Да здравствует наш Домовой Комитет», «А ты не забыл отдежурить по этажу?», «Наш Дом – наша крепость»…