Виктор Кротов - Притчи отовсюду. Сказки, эссе, истории, сны, диалоги из разных книг

Рельсы лежали повсюду. Вагончик, в котором я оказался, то уходил под землю, то бежал по набережной, то останавливался у больших или малых зданий; выходили одни пассажиры и входили другие. Всюду пестрели указатели, часы и табло.

Мне нужно было добраться в пункт А, и желающих помочь мне было немало, хотя попутчиков не нашлось. Сам пункт А в справочниках найти не удавалось, но многие слышали, что он существует. Кое-кто даже доверительно шептал мне на ухо, что сам всю жизнь хотел побывать в пункте А, но никак не хватает времени. Я менял вагоны, проехал по густому лесу и по пустыне, по горным перевалам и по снежной степи, но пункт А был недосягаем.

И вдруг я увидел в окно – невдалеке от одной платформы – старика, сидевшего на потрёпанном чемодане. На крышке чемодана виднелась размашистая надпись: «В ПУНКТ А». Едва успев выскочить из захлопывающихся дверей, я подбежал к старику. Он ни о чём не спросил, улыбнулся и подвинулся, уступив мне краешек чемодана.

Мы сидели долго, и нам было хорошо друг с другом, хотя мы почти не разговаривали, погружённые в ожидание… Настал вечер. Постепенно исчезли люди, вагончики проскакивали нашу платформу, не останавливаясь. Спустилась ночь. Потом постепенно начало светать. Показался краешек солнца. И вдруг под его лёгкими лучами стали таять рельсы и шпалы. Вагончики на глазах оседали и съёживались, словно зимние сугробы… Там, где недавно была платформа, проступила зелёная травка. Свежий ветер сдул железнодорожную гарь. Вдали виднелся пункт А. Ходьбы до него было немало.

В зале, одна из стен которого была гигантским экраном дисплея, я сидел в глубоком мягком кресле с клавиатурой на коленях и программировал на суперкомпьютере. Облачённый в халат средневекового звездочёта, я решал проблему создания искусственного интеллекта.

Всё было готово к полному моделированию внутреннего мира человека. На лазерных дисках были записаны потоки повседневных ощущений – всё, что приносит человеку его зрение и слух, его память и самочувствие. Можно было включить в работу десятки чувств и сотни эмоций, представленных цифровыми сигналами, но воспринимаемых центральной программой так же, как человек воспринимает свои переживания. Специальный блок под названием «РАЗУМ» был готов производить главную продукцию: искусственную мысль, которую нельзя было бы отличить от естественной. Великий космический путешественник Йон Тихий незамедлительно признал бы во мне последователя Коркорана – создателя человеческих душ в электронных ящиках.

Я нажал кнопку очистки экрана, но, вспомнив рассказ о Коркоране, задумался. А что если мой эксперимент уже осуществлён? Что если моё собственное сознание – всего лишь результат действия электронных блоков под управлением искусно составленных программ? Ведь я прекрасно знаю, как можно закодировать и вид зала с экраном суперкомпьютера, и ощущение удобства от мягкого кресла, и даже то самое сомнение, которое сейчас овладело мною…

Я вскочил, потрясённый. Боже мой, да есть ли вообще способ распознать природу собственного сознания? Ведь какой бы аргумент я ни придумал, он точно так же может оказаться результатом действия специального блока под названием «РАЗУМ», созданного достаточно квалифицированным программистом!.. Есть ли выход из этой ловушки, кроме сумасшествия (означающего, в свою очередь, всего лишь сбой программы или специально предусмотренное её завершение)? Даже если всё это сон, если я ущипну себя и проснусь, – что мне делать наяву с этой навязчивой идеей?

И тут я вспомнил… Я выключил компьютер, сбросил средневековый халат прямо на клавиатуру, снова сел в кресло и закрыл глаза. Были в моей жизни мгновения, которые невозможно закодировать. И в них, прежде всего в них, таилась расшифровка всех остальных иероглифов сознания… Теперь я готов был проснуться.

Корабль, на котором я находился, плыл сам по себе. Не было матросов, не гудел двигатель, а паруса были надуты как бы сами по себе, в нужную сторону, куда бы ни дул ветер. Корабль был послушен малейшему моему желанию. Стоило подумать «направо» – и он, кренясь от напряжения, сворачивал под прямым углом к прежнему курсу. Приходилось думать осторожно: «чуточку направо» или «немного побыстрее».

Куда плыть, мне показывал Большой Компас. Большой светящийся компас с мерцающей зелёной стрелкой-лучиком. Зелёный лучик вспыхивал и трепетал, словно вырываясь из круглого корпуса, и торопил меня к чему-то самому главному, скрытому пока за горизонтом.

Но вот впереди показалась ледяная стена торосов. Корабль застыл, уткнувшись в кромку льда, но паруса не опали, и зелёный лучик сверкал, указывая не путь – пути не было, – а цель, добраться до которой надо было во что бы то ни стало.

Я бродил по кораблю из каюты в каюту, рылся в морских лоциях, составленных на непонятном языке, вертел в руках навигационные инструменты, которыми не умел пользоваться, – пока не натолкнулся на прозрачный шарик в деревянной рамке. В шарике виднелись ледяные торосы, и маленькая копия моего корабля упорно старалась свернуть влево.

– Налево, вдоль льда, – скомандовал я, выбежав на палубу.

И оба корабля, настоящий мой корабль и корабль-стрелка, поплыли к далекому проходу в ледяном поле, который виднелся на маленьком компасе. Зелёная стрелка большого компаса вспыхнула ещё ярче, но курс корабля уже не совпадал с её призывом.

Поглядывая на прозрачный шарик, я уверенно вёл корабль по изломанному лабиринту расходящихся в разные стороны трещин. Но вот снова впереди открытое море. Стрелка-кораблик в маленьком компасе заколебалась в нерешительности. Но я уже глядел на зелёный лучик Большого Компаса и вёл свой корабль по главному направлению.

Ученики в классе оживлённо шумели. Среди них были бородатые, седоватые и просто седые люди, были молодые ребята, были женщины, девушки и девочки, были дети, не было только ни одного человека с тусклым взглядом. Я сидел за партой, как на родительском собрании, но знал, что все мы здесь ученики. За окнами было темно.

В класс вошёл учитель, прозрачный и зыбкий, как привидение. Все быстро расселись по своим местам, сложив перед собой руки и уткнувшись в них головой. Учитель взмахнул ладонями, и я почувствовал, что засыпаю…

Подняв голову, я увидел, что класс преобразился. Все мы, ученики, стали прозрачными и зыбкими. Только учитель был живой и реальной фигурой. В светло-жёлтой свободной одежде, молодой и весёлый, он двигался, как артист пантомимы, – каждым жестом посылая нам свою мысль, свое переживание мира.

Перед ним не было классной доски. Не было и стены, на которой обычно висит доска. Классная комната открывалась в пространство, в чёрный космос, полный звёзд и планет. Я перевёл взгляд на окна. В них лился мягкий дневной свет, виднелись верхушки деревьев, растущих возле школьного здания.