Александр Левинтов - Мысли и мыследействия. Под редакцией Игоря Злотникова

Отсутствие интенции у читателя делает понимание максимально широким: оно, понимание, работает как экран локатора – в его поле попадает все понимаемое и интерпретируемое. Так люди читают Библию – без всякой цели и почти всегда наугад либо в литургической последовательности – и наверстывают свое понимание на уток веры.

Русской ментальности процессуальный тип понимания также присущ и характерен, но по другим причинам.

Прежде всего, русским свойственна нет-стратегия понимания, нон-конформизм, конфликтность коммуникации. Это означает, что пониманию предшествует довольно длительный процесс непонимания, непризнания, отрицания, отторжения. Можно сказать, что русское понимание тернисто – именно поэтому русские так ценят понимание и дорожат им в гораздо большей степени, чем, например, знаниями.

Сам процесс понимания русскими превращен в сладостный и бесконечный процесс ночных прогулок или кухонных бдений. Вся коммуникативная инфраструктура русской жизни строится как бесконечный процесс понимания, будь то баня, застолье, пьянка, бесконечная русская дорога (особенно железная), все эти бесконечные ожидания, очереди, стояния, больничные лежания и тягостные службы – от солдатской до церковной.

Другой причиной является высокая степень метонимичности русской речи. Мы так привыкли не договаривать, умалчивать, говорить между строк и скорее взглядами, чем словами, скорее интонациями, чем выражениями, что это требует особо острого и пристального, процессуального понимания.

Важной причиной является также высокая степень синонимичности русского языка. Синонимы предполагают тончайшие нюансы значений и, что не менее существенно, тонкие грани областей употребления каждого из синонимов. Тут никогда не удается использовать тот или иной синоним без более или менее длительного процесса понимания

Русско-немецкому процессуальному пониманию противостоит американское ага-понимание, одномоментное understand, как правило, неупотребляемое в —инг форме. Все синонимы понимания – от заимствованного латинского comprehension, совершенно несовместимых с пониманием в русской ментальности понятиями knowledge (знание) и know how (умение) до банального и примитивного I see (вижу) – воспринимаются русскими не как понимание, а скорее согласие, вежливую конформистскую плоскость узнавания того, что говорится или передается.

Для американцев, понимающих сразу, но плоско, нет никакой ценности процесса понимания, а, стало быть, и самого понимания.

Как проверяют понимание русские учителя? – они спрашивают нечто интегративное, например, просят определить жанр текста или дать тексту заглавие. Такая задача для американских студентов и школьников просто непосильна: они способны лишь на multipul choose (выбор правильного ответа из нескольких, обычно четырех, возможных). В этом смысле американское конкрет-понимание очень технологично: идет выбраковка всего непонимаемого и всех непонимающих, остается однообразие понимания и понимающих, что так противно немецко-русской душе.

Точечность понимания по-американски позволяет говорить о нем как о сканирующем понимании. Именно поэтому в американских текстах главная идея всегда дается в первых словах текста, а потом идет лишь подтверждение этой идеи различного рода фактами и доводами. Русские тексты – и это сбивает американцев с толку – имеют композицию, в которой главная идея расположена в конце, а все предыдущее – лишь путь к этой идее или мысли.

Одним из следствий такого клип-понимания является широкая распространенность в американской речи идиоматических выражений и застывших фраз и конструкций, имеющих только один, раз и навсегда заданный смысл. По мере затухания смысла эти идиомы бесследно умирают. Фраза «лобковый клещ тебе товарищ» для американского переводчика абсолютно недоступна, но наполнена множеством смыслов для любого русского, хотя он ее не встречал ни разу в своей жизни.

Возможно ли совмещение этих двух типов понимания в одном сознании? – это проблема и переводческая, и образовательная, и межкультурного обмена. Мне кажется, что эта проблема имеет одностороннее решение: немцы и русские имеют шансы понять американцев, но у американцев, реально, – никаких шансов нет.

Тема понимания и мышления – традиционная проблематика методологических обсуждений и размышлений. Настоящий обзор имеет скорее образовательное, чем конструктивно-теоретическое значение, во всяком случае, жаждущие новизны, тем более – скандальной или эпатажной новизны вряд ли удовлетворят свою жажду и потому могут не беспокоить себя чтением этого небольшого и скромного эссе.

Вопрос соотношения и различий между пониманием и мышлением традиционно рассматривается в схеме мыследеятельности, состоящей из трех основных слоев: мыследействия, мысль-коммуникации и мышления.

Понимание в этой схеме никак не отражено, но предполагается, что оно ортогонально этой схеме, пронизывает ее всю (трудно представить себе мышление, коммуникацию и действие, не окрашенные пониманием.

Вместе с тем, можно выделить две плоскости, секущие эту схему и отражающие основные структуры понимания.

В порезе между мысль-коммуникацией и мыследействием в глубину уходит ситуативное понимание – понимание, позволяющее нам взаимодействовать более или менее согласовано. Это понимание не выходит за пространственно-временные рамки ситуации, эфемерно и неповторимо: в любой другой ситуации придется строить новое понимание, даже среди одних и тех же персонажей.

Здесь же располагается и уходит вглубь эмпирическое понимание, сугубо индивидуализированное. Основанное на личном опыте каждого, а потому бесполезное в коммуникации: каждый помнит и ссылается только на свой опыт. Назвать эмпирическое понимание пониманием можно с большой натяжкой: это скорее сканирование по понимаемому с позиций опыта (было или не было уже такое либо подобное, похоже или не похоже это на предыдущее или кажется невероятным и невозможным и так далее). Эмпирическое понимание – самое массовое и распространенное, настолько, что можно утверждать: люди пребывают в тотальном взаимонепонимании. При этом, каждый старается считать свое понимание самым правильным: то ли в силу продолжительности опыта, то ли его свежести, то ли драматичности.

Так как ситуативное понимание эфемерно, а эмпирическое сомнительно и потому, что и то и другое – банально, то можно пренебречь этим пониманием, оставив его для коммунальных склок, сцен ревности и строителей многочисленных и разнообразных Вавилонов.

Значительно важней и существенней понимание, уходящее вглубь разреза между мысль-коммуникацией и мышлением.