Маттиас Линдгрен - Основа философии

Итак, «was» и «wie» являются аспектами необособляемого онтологического единства. Соответственно, дело не обстоит так просто, что: «5.552 Die Logik ist vor jeder Erfahrung – daß etwas so ist. 5.553 Sie ist vor dem Wie, nicht vor dem Was» [11] Wittgenstein L. Werkausgabe Band I, «Tractatus logico-philosophicus», Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995, S. 17. (пер. с нем.: «5.552 Логика есть до всякого опыта – что нечто есть так. 5.553 Она есть до Как, но не до Что»).

Традиционное понятие «истины» требует наличия фиксированного понятийного мира, а пытаться раз и навсегда зафиксировать определенный смысловой контекст (который, соответственно, является условным фоном его образующих понятийных элементов), отграничивая его от других смысловых контекстов, так же невозможно, как определить количество отражений предмета, поставленного между двумя противоположными зеркалами. Подобное представление об однозначной истине вырастает на основе концептуализации реальности как отдельной сферы, которую можно вырезать для сравнительных операций с целью определить истинные положения: «2.223 Um zu erkennen, ob das Bild wahr oder falsch ist müssen wir es mit der Wirklichkeit vergleichen» [12] Ibid. S. 17. (пер. с нем.: «2.223 Чтобы узнать, истинна картина или ложна, мы должны соотнести ее с реальностью»).

Для нас, в этой связи, самое интересное – то, что все понятийные элементы образуются вокруг некоего нечто, являющегося одновременно определенным и определяющим по отношению к остальным понятийным элементам, на фоне которых оно выделяется как таковое. Дело не только в том, что определение дается путем отрицания, как это, например, иллюстрируется у Флоренского: «[…] omnis determinatio est negatio»*(пер. с лат. «Всякое определение есть отрицание»), – чтобы выработать форму, чтобы дать предмету индивидуальность, determinatio, необходимо отринуть некоторую полноту. Познание – анализ, разложение, выделение; познаем вещь – как бы вырезая ножницами её периферию из окружающего пространства» [13] Флоренский П. Иконостас / Имена, Иконостас, М., ACT Москва, 2009, , но и в том, что при этом еще нужно определить некое положительное нечто в качестве самого предмета, которое определяется, отграничиваясь от всего остального.

Можно рассматривать русскую дейктическую приставку «не-» в качестве первопорядкового ориентира (« некий», « нечто», « некто», « негде», « некуда», « некогда», « несколько»). Без «не-» нет мира, «не-» является основой мира, при том, что мир всегда является понятийным миром, то есть концептуальным миром. Итак, понятийный элемент – нечто выделенное, являющееся частью понятийного целого. Нашими понятиями (не только словесными) являются попытки фиксировать элементы мира. Определение явления предопределяется выделением понятийных элементов мира, подобно тому как: «Jedes Fragen ist ein Suchen. Jedes Suchen hat sein vorgängiges Geleit aus dem Gesuchten her» [14] Heidegger М. Sein und Zeit, Tübingen, Max Niemeyer Verlag, 2006, S. 5. (пер. с нем.: «Всякое спрашивание есть искание. Всякое искание имеет заранее свою направленность от искомого»).

Мысли, образующие базу данного исследования, – аспекты магистрального тезиса о необособляемости неповторяемых понятийных элементов, возникших на нашей заинтересованности и входящих в тот или иной смысловой контекст.

Обязательным условием рациональной дискуссии является наличие понятий. А на основе чего возникает понятие? Является ли оно самопроизведением рациональной мысли? Чем отличается понятие от выделенного предмета? Возможны ли предмет без понятия и понятие без предмета? В этом разделе мы будем стремиться к созданию платформы для дальнейшего анализа, в рамках которого эти и сопряженные с ними вопросы будут рассмотрены более подробно в § 4.1.1.

Процитированное выше удивление Витгенштейна, вызванное самим наличием мира, углубляется в вопросе о том, как вообще возможен некий предмет (в широком смысле слова). В отличие от представления Канта о двух фундаментально инородных когнитивных аспектах концептуализации предмета: «Was an der Vorstellung eines Objekt bloß subjektiv ist, d. i. ihre Beziehung auf das Subjekt, nicht auf den Gegenstand, ausmacht, ist die ästhetische Beschaffenheit derselben, was aber an ihr zur Bestimmung des Gegenstands (zum Erkenntnisse) dient, oder gebraucht werden kann, ist ihre logische Gültigkeit. In dem Erkenntnisse eines Gegenstandes der Sinne kommen beide Beziehungen zusammen vor» [15] Kant I. Kritik der Urteilskraft. Leipzig, Felix Meiner Verlag, 1913, S. 26. (пер. с нем.: «То, что в представлении об объекте чисто субъективно, т. е. составляет отношение представления к субъекту, а не к предмету, есть эстетическое свойство этого представления, но то, что служит или может быть применено в нем для определения предмета (для познания), есть его логическая значимость. В познании предмета [внешних] чувств оба отношения появляются вместе»), так называемое «эстетическое свойство» не только отражает загадочную целесообразность предмета, но отражает, прежде всего, конститутивное начало последнего: «У всякой воли свой разум; одно без другого не бывает: волю можно уподобить пламени, а разум – свету от пламени» [16] Сведенборг Э. О небесах, о мире духов и об аде. СПб., Амфора, 2006, с. 33. .

Корнем предмета является «установка» (термин, обозначающий здесь единство симпатии и антипатии). Конкретным примером первичности установки по отношению ко все более сложным и более информативным представлениям являются те случаи, когда мы, услышав голос знакомого человека, первым делом испытываем некую симпатию или антипатию до того, как мы успели понять, что именно нам сказали. И так же обстоит дело, когда речь идет о письменных выражениях, осмысленных жестах и т. д. Даже если смысл сообщения воспринимающему недоступен, он не остается незатронутым в плане установки в связи с тем, что в вопросе «Что?» уже заложен вопрос «Как?».

Установка является не просто выражением первичной реакции при получении информации, а исконным разделителем мира, стержнем всех дихотомий, вокруг которого вырастают все понятия.

Без установки мы вообще не могли бы различать или выделять отдельные явления мира и тогда весь мир исчез бы с наших глаз и растворился в бесконечном океане безразличия. В таком мраке, который можно называть «философской нирваной», не только не было бы приятного или неприятного, истины или лжи, добра или зла, красивого или дурного, – в нем вообще не было бы понятий о чем-либо, так как все отношения укореняются в установке. Без установки мы вообще не могли бы что-либо воспринимать. Без неё звук – не слышен, поле зрения – не видимо, ощущение – не ощутимо и т. д., так как их просто нет. О каком-то грубом простом материале, о субстрате, первичных качествах и тому подобном речь не может идти в связи с тем, что нет основы даже для самого элементарного выделения. «Высказывание замечания показывает, что ценности не только влияют на применение знания, они являются существенными ингредиентами самого знания », – справедливо отмечал Фейерабенд [17] Фейерабенд П. Прощай, разум, «Заметки о релятивизме», М., ACT, 2010, с. 39. .