Лейла Хугаева - Рационализм против эмпиризма. Дарвиновская парадигма как угроза западной цивилизации

Если понимать интеллект как заданную форму материи, тогда интеллект – это законы движения природы. А познание – это способность видеть форму материи, способность открывать законы движения материи через анализ этой материи (индукцию и дедукцию). Таким образом, разум человека получает очень четкое определение, вытекающее из определения материи как движения, а интеллекта как законов этого движения (сущности, формы, идеи).

Понятно, что если мы признаем наличие такой интеллектуальной формы, если мы признаем единые и неизменные законы движения материи, то мы признаем некую «метафизику», «идеальный» или мир. Признаем не в смысле его отрыва от природы, поскольку законы движения не могут быть чем то принципиально иным, нежели само это движение, а в смысле интеллекта как некоего самостоятельного базиса существования материи. Никакой другой метафизики кроме интеллектуальных законов, лежащих в основе движения материи нет, и быть не может. Все «лешие и домовые», которыми Ленин пугает идеалистов, столь же материальны, как и он сам, поскольку не имеют никакого отношения к интеллекту. Равно и мистика первобытного сознания абориген, которая наделяла животных всесилием и поклонялась им – абсолютно материальна. Что может быть материальнее силы? Пусть даже несколько преувеличенной в воображении.

Другое дело закономерности интеллекта, не доступные физическому восприятию и могущие быть воспринятыми только другим таким же интеллектом.

Остается определиться с таким важнейшим понятием в истории человечества как Дух. О Духе начали писать пифагорейцы, элеаты и академики, продолжили картезианцы, спинозисты, Лейбниц. Гегель и Толстой писали о духе, анализируя философию Евангелия. Философия Духа становится центральной темой схоластического средневековья, и получает свое развитие в немецкой философии. Но тождественен ли этот дух самому себе в этих различных философиях?

Из метафизики интеллекта можно сделать вывод о духе, как особой природной энергии, специфика которой связана с ее способностью познания и контроля. Это энергия разума, способная к контролю всех прочих детерминированных энергий космоса и доступу к их силе. Понятно, что уничтожение метафизики как интеллектуальной формы космоса, или разума как способности видеть и контролировать эту форму в чьей-либо философии будет означать и уничтожение духа, как особой энергии человека, вытекающей из его причастности метафизике.

В этой связи хотелось бы сказать, забегая вперед, что когда Бертран Рассел пишет, что открытием Канта стала метафизика, основанная на морали – он ошибается, потому что нет и не может быть никакой метафизики, кроме интеллектуальной. Кант в отчаянной попытке совместить несовместимое – рационализм с эмпиризмом – просто стал одним из тех, кто вбил еще один железный гвоздь в крышку гроба метафизики интеллекта. И как всегда бывает в таких случаях, оказал большое содействие диалектике, в том смысле этого термина, в котором он сам его определяет (софистика).

2. СПЕКУЛЯТИВНАЯ МИСТИКА (СОФИСТИКА, ДИАЛЕКТИКА,

ДОГМАТИЗМ)

Мистиками были аборигены: первобытное сознание насквозь мистично. Я писала об освещение этой темы у Леви-Брюля и Дюркгейма. Фрейд рассмотрел сознание абориген как «поле Эгосистемы»: противопоставленные и системно связанные психические фигуры Эго и СуперЭго.

Знаменитое Я и не-Я Фихте с поразительной проницательностью характеризует это поле Эгосистемы (об этом подробнее позже). Однако, у Фихте речь уже идет не просто о мистике, а о спекулятивной мистике. Спекулятивная мистика отличается от мистики абориген включением в процесс Эгозащиты – логики; то есть если эгозащита абориген это магия, колдовство, поклонение тотемам, страх сверхъестественных сил и тп, то спекулятивная эгозащита – это построение формально-логических систем (философий в том числе) о победе Эго над СуперЭго, Я над не-Я.

Отсюда очевидно, чем спекулятивная эгозащита отличается от науки, то есть от метафизики интеллекта: она оторвана от реальности, от внешнего мира и законов природы в его основе и занята фантазиями и играми воображения на поле Эгосистемы. Именно поэтому, и та мистика, которая использует логику, это тоже в конечном итоге только мистика и ничего больше.

Хорошо сказал об этом Кьеркегор:

«Мощь, которую проявляет его негативная форма, столь же развязывает, сколь и связывает; Далеко не преуспев в том, чтобы все более и более быть собою, оно проявляется, напротив, все более и более как гипотетичное Я. при ближайшем рассмотрении вам нетрудно убедиться, что этот абсолютный князь – всего лишь король без королевства, который, по сути, ничем не управляет; его положение, сама его суверенность подчинены диалектике, согласно которой во всякое мгновение здесь бунт является законностью. Ведь, в конце концов, все здесь зависит он произвола Я. Стало быть, этот человек только и делает, что строит замки в Испании и воюет с мельницами. Сколько шума всегда о добродетелях такого постановщика опытов! Эти добродетели на мгновение очаровывают, подобно восточному стиху: такое владение собою, каменная твердость, вся эта атараксия и так далее, они как из сказки. И они действительно выходят прямо из сказки, ибо за ними ничего не стоит. Это Я в своем отчаянии хочет вкусить наслаждение самому создавать себя, облекать себя в одежды, существовать благодаря самому себе, надеясь стяжать лавры поэмой со столь искусным сюжетом, короче, так прекрасно умея себя понять. Но что он подразумевает под этим, остается загадкой: ибо в то самое мгновение, когда он думает завершить все сооружение, все это может, по произволу, кануть в ничто. Это Я, отрицающее конкретные, непосредственные данности Я, возможно, начнет с того, что попытается выбросить зло за борт, притвориться. что его не существует, не пожелает ничего о нем знать. Но это ему не удастся, его гибкость и искусность в опытах не доходит до такой степени, как, впрочем, и его искусность строителя абстракций; подобно Прометею, бесконечно негативное Я чувствует себя пригвожденным к такому внутреннему рабству»

Действительно, мы сможем убедиться, что абсолютная свобода спекулятивной мистики только игра больного воображения. Отсюда очевидно, насколько нелепо смешивать под термином «метафизики», как это делается с легкой руки позитивистов, метафизику интеллекта, имеющую дело с законами природы с одной стороны, и спекулятивную мистику, являющуюся порождением поля эгосистемы человека, то есть детерминированной энергии психики, с другой стороны.

Несмотря на тот факт, что изобретателем самого термина «метафизика», то есть внеприродное или надприродное, считается Аристотель, именно он превратил метафизику интеллекта в мистику материализма, сведя на нет, таким образом, открытие пифагоро-платоновской школы на долгие столетия и даже тысячелетия.