Виталий Олейник - Жанры восточная повесть и восточное сказание в поэзии М. Ю. Лермонтова

Короче, Лермонтов был крайне незауряден и вызывающе заметен. И именно этим он многих возмущал, поскольку мало соответствовал не только общепринятым этическим нормам и ценностям, но и чисто литературным правилам и условностям своего времени. Да, он талантлив, как бы нехотя признавали его недоброжелатели, но даже этот дар не оправдывает ни его жестокости, ни его приверженности ко злу, ни свойственного ему бесстыдного аморализма, ни патологической сосредоточенности на самом себе, на своей собственной личности, ни, тем более, его литературной безответственности. Украшая, романтизируя зло, Лермонтов не только не противостоит ему, но, напротив, приобщает ко злу неокрепшие души юных читателей, заявляли апологеты этологической, воспитательной функции литературы как ее главного, истинного общественного призвания.

Разумеется, все эти благоглупости, отдельные отголоски которых подчас встречаются и в современных лермонтоведческих исследованиях, сильно мешали проникновению в святая святых художественной мысли великого поэта. В литературоведении, да и во всем искусствознании в целом, давно утвердилось в качестве аксиомы положение о том, что любого художника можно и нужно оценивать только по тем законам, которые он сам признавал для себя. Это известно всякому современному критику и историку литературы. Однако, на практике это не так просто осуществить. Куда легче нагромождать отсебятину, ориентируясь на собственные мерки и предрассудки, чем выявлять художественную логику исследуемого объекта. Это, действительно, сложно, но на нынешнем этапе освоения творческого наследия Лермонтова без этого уже никак не обойтись. Данная публикация и явилась результатом многолетнего изучения «Демона» как произведения, которое благодаря своей сложности, многозначности и при этом – монолитной внутренней цельности с наибольшей полнотой отражает мировосприятие нашего великого поэта. Причем, заметим a priori, что картина мира, созданная в «Демоне», выдержана на очень высоком, практически на предельно возможном уровне поэтического, художественного обобщения.

Отнюдь не случайна также концентрация исследовательского внимания на жанровой специфике «Демона». В данном случае – это ключевая проблема, не решив которую, невозможно вскрыть весь смысловой комплекс произведения. «Демон», как и целый ряд других поэтических созданий Лермонтова, убеждает, что поэт не относился к исторически сложившейся системе жанров столь же легкомысленно и небрежно, как подавляющее большинство европейских, да и российских романтиков. Лермонтов был поэтом-мыслителем в прямом и буквальном смысле этого понятия. И со всей очевидностью он хорошо понимал, что жанры – это отнюдь не только произвольные схемы схоластических правил и предписаний, что они представляют собой своеобразные соты, в которых и накапливался веками и тысячелетиями жизненный и художественный опыт многих предшествовавших поколений. И он охотно пользовался этим интеллектуальным наследством, умело постигая и воспроизводя самые разные жанровые традиции. Его «Дума» – это очевидное и несомненное подражание одноименному фольклорному жанру, воссоздающее очень многие художественные особенности думы именно как жанра. «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» не оставляет сомнений, что Лермонтов создал свою собственную песню былинного типа, воспроизведя в ней многие черты подлинной былинной поэтики. Лермонтов написал несколько молитв: «Не обвиняй меня, Всесильный…», «Юнкерская молитва», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» и «В минуту жизни трудную…». Они, разумеется, не могут считаться каноническими, приемлемыми с точки зрения православной обрядовости произведениями, но в жанровом и содержательном отношениях все эти стихотворения, вне всякого сомнения, – подлинные молитвы. Имеется в наследии Лермонтова и целый ряд баллад, как переводных, так и оригинальных. Назовем хотя бы «Тростник», «Воздушный корабль», «Перчатку» и «Балладу» («Куда так проворно, жидовка младая…»). Но вот «Три пальмы», которые в некоторых хрестоматиях включены в качестве классической русской баллады, да и в «Лермонтовской энциклопедии» тоже определены как «баллада», сам поэт назвал конкретно и точно: «Восточное сказание».

Какая вроде бы разница?

Разница, между тем, огромна. Это знаменитое произведение и прочитывалось в критике именно как романтическая баллада: «„Три пальмы“ (1839) – баллада Лермонтова, темы и образы которой – поверженной красоты, гибельности соприкосновения с „другим“ миром и др. – включаются в систему позднего балладного творчества Лермонтова. Роковое свершение в „Трех пальмах“ протекает в условных пределах „аравийской земли“ (условность оговорена подзаголовком „Восточное сказание“). При стилизованной географической и этнографической точности баллады события даны здесь вне временных координат» (ЛЭ, с.579).

Заметим, к слову, сколь нелепо, почти кощунственно звучит определение «позднее творчество» применительно к молодому человеку, погибшему в 26 лет! Впрочем, это устоявшийся термин. Он лишен не только какой бы то ни было иронии, но и оценочного содержания вообще. Ученому люду никак не обойтись без педантизма, и специалисты, глазом не моргнув, относят к «позднему творчеству» Лермонтова все, что было написано им после 22—23 лет.

Рассмотрим, однако, внимательнее жанровую специфику стихотворения «Три пальмы». Дело в том, что оно имеет гораздо более прямое отношение к проблеме создания «Демона», чем это может представляться на первый взгляд. Даже чисто формально из всех произведений Лермонтова только «Три пальмы» и «Демон» имеют сходные авторские подзаголовки. «Три пальмы», как уже отмечалось, названы Лермонтовым «восточным сказанием», а «Демон» определен поэтом как «восточная повесть». Случайно ли это? По отношению к Лермонтову, обладавшему феноменальным интеллектом и имевшему подлинно фундаментальную литературную подготовку, подобное предположение практически недопустимо. Обратили ли критики и историки литературы внимание на данное обстоятельство? Нет, не обратили. По всей вероятности, они попросту не увидели здесь никакой загадки, полагая, что Лермонтов всего-навсего подчеркнул тот факт, что действие «Трех пальм» происходит «в песчаных степях аравийской земли», а драматические события «Демона» разворачиваются на фоне «роскошных Грузии долин», то есть на территории, которую также вполне обоснованно можно отнести к Востоку. Историкам литературы и в головы не пришло, что Лермонтов ни в коем случае не стал бы подчеркивать подобной самоочевидной банальности. Совершенно ясно, что он руководствовался иным, гораздо более серьезным мотивом.