Михаил Петров - Пираты Эгейского моря и личность.

Нам представляется, что дело здесь идет не о возникновении и укреплении принципа «власть от бога» или принципа «естественности власти», как это обычно принято считать, а о процессе прямо противоположном: об исчезновении этого принципа и замене его принципом ответственности человека за собственные поступки, принципом власти по человеческому установлению, который побеждает сначала в рамках «дома», а затем проникает и на более высокий уровень как принцип договорной государственности «по закону». Процесс затрагивает и сам Олимп, вызывая замешательство у Зевса:

Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют! Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством? (Одиссея, 1, 32-34).

И «на примере» Эгиста, убийцы Агамемнона, Зевс тут же подвергает ревизии одно из основоположений олимпизма - полную зависимость и предзаданность человеческой жизни от судьбы. В высшей инстанции, так сказать, признается право человека на самоопределение, и альтернатива становится конфликтом свободной человеческой деятельности и предустановленной судьбы.

«Знатнейшие», идет ли речь о воинах на поле брани или о женихах в царском доме, обладают отнюдь не иллюзорной властью. Когда Телемах с помощью самой Афины созывает народное собрание и пытается уговорить «народ» дать ему корабль для поездки в Пилос, женихи решительно противятся этому и добиваются успеха. Афине самой приходится искать корабли и укомплектовывать команду опять-таки из «самых отличных граждан» (Одиссея, IV, 652). Тут же выясняется, что кораблей на Итаке много: женихи лишь через несколько дней, да и то по случаю, замечают отсутствие корабля, и тут же снаряжают Антиною новый для перехвата и убийства царского сына:

Вы ж мне корабль с двадцатью снарядите гребцами, чтоб мог я, В море за ним устремившись, его на возвратной дороге Между Итакой и Замом крутым подстеречь, чтоб в погибель Плаванье вслед за отцом для него самого обратилось. (Одиссея, IV, 669-672).

Этот выявившийся уже принцип активного творения собственной судьбы и ответственности за это творчество, принцип гражданского равенства и договорных отношений заставляет более внимательно присмотреться к той сумме навыков, которыми обладают все «знатнейшие» как обязательным набором практических отношений к миру, где возможны лишь вариации по степени, а не по качеству.

Прежде всего это навыки земледельческие, знакомство с которыми в изящной математической форме демонстрирует Одиссей, когда жених Евримах делает ему позорное предложение стать поденщиком:.

Если б с тобой, Евримах, привелось мне поспорить работой, Если б весною, когда продолжительней быть начинают Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего утра Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили, Или, когда бы, запрягши нам в плуг двух быков круторогих, Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучей Силою равных, равно молодых, равно работящих, Дали четыре нам поля вспахать для посева, когда бы Сам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мой Поле изрезал. (Одиссея, XVIII, 366-376).

На том же уровне и навыки «свободного», «гимнастического» плана. Подстрекаемый Евриалом принять участие в состязаниях, рассерженный Одиссей восклицает:

... при всех оскорбленный, я ныне

Все вас на бой рукопашный, на бег, на борьбу вызываю;

С каждым сразиться готов я... (Одиссея, VJII, 205-207).

Особенно подчеркивается знание военного искусства:

... А если б войну запалил здесь Кронион Зевс и мне дали бы щит, два копья медноострых и медный

Кованый шлем, чтоб моей голове был надежной защитой,

Первым в сраженье меня ты тогда бы увидел... (Одиссея, XVIII, 376-379).

Одиссей прекрасно знает корабельное дело. Когда по велению богов он покидает Калипсо, Одиссей собственными руками строит и оснащает плот:

Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью

Выскоблил гладко, потом уровнял, по снуру обтесавши.

Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась.

Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их,

Длинными болтами сшив и большими просунув шипами;

Дно ж на плоту он такое широкое сделал, какое

Муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном

Судне, носящем товары купцов по морям беспредельным,

Плотными брусьями крепкие ребра связав, напоследок

В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски,

Мачту поставил, на ней утвердил поперечную раину,

Сделал кормило... (Одиссея, V, 244-255).

Не хуже корабельного дела известно Одиссею и пиратское ремесло, о котором Гомер рассказывает в обычном эпическом духе:

Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов, Исмару;

град мы разрушили, жителей всех истребили,

Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много

Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок. (Одиссея, IX, 39-42).

Все эти навыки мыслятся, как и «гражданская доблесть» в Афинах классического периода, равноприсущими каждому свободному человеку, и смысл оскорбления, нанесенного Одиссею у феаков Евриалом в том, собственно, и состоит, что Одиссея заподозрили в отсутствии у него ряда из таких навыков. Вместе с тем навыки неравноценны, пиратское ремесло пользуется среди них некоторой привилегией. Оно фиксируется Гомером как обязательная черточка в ореоле величия любого из славных героев. Одиссей грабит все подряд, и даже вырвавшись из грота Циклопа, не забывает прихватить «козлов тонконогих и жирных баранов» (Одиссея, IX, 464). Ничуть не лучше и Менелай, который, по словам Нестора, будучи отнесен к берегам Египта, действовал там «медным» способом и возвратился домой, «богатства собрав, сколь могло в кораблях уместиться» (Одиссея, III, 312). Да и сам Нестор не без греха. Растроганный встречей с Телемахом, старец вспоминает о тех временах, «когда в кораблях, предводимые бодрым Пелидом, мы за добычей по темно-туманному морю гонялись» (Одиссея, III, 105-106). Но для степени популярности этого навыка наиболее показательна, пожалуй, та бесподобная естественность, с которой неузнанный Одиссей рассказывает в кругу женихов, добиваясь правдоподобности и сочувствия, легенду собственной жизни и берет за основу именно пиратский сюжет. (Одиссея, XVII, 419-444).

Среди этих навыков довольно четко, но пока мимоходом, прослеживается совершенно новая способность в любой момент раскалывать единство теоретического и практического отношений к миру и активно отчуждать через слово практическое отношение к миру для исполнения другими людьми, оставляя за собой монополию на теоретическое и на продукт отчуждения практических отношений. Философское осмысление этой способности, или, вернее, философия как осмысление этой способности придет позже, пока же она диагностируется, с одной стороны, как «хитроумие» - способность, по выражению Эзопа, «говорить одно, а делать другое», с другой же стороны, как творчество «по слову»,в котором помехи возникают не в звене слова, а в звене исполнения.