Карл Маркс - Собрание сочинений, том 19

В XIV и XV столетиях происходит быстрый подъем городов и рост их богатств. Особенно отличались расцветом своей художественной промышленности и своей роскошью города в Южной Германии и на. Рейне. Роскошная жизнь городских патрициев не давала покоя поместному дворянству, которое питалось грубой пищей, одевалось в грубую одежду и должно было довольствоваться неуклюжей мебелью. Но откуда взять красивые вещи? Разбой на большой дороге становился все опаснее и безуспешнее. Для покупки же нужны были деньги. А их мог доставлять только крестьянин. Отсюда — новый нажим на крестьян, увеличение оброков и барщины, возобновившееся и все растущее стремление превратить свободных крестьян в зависимых, зависимых в крепостных, а общую землю марки в господскую землю. В этом князьям и дворянам помогали юристы, изучившие римское право, которые своим применением норм римского права к германским отношениям, большей частью не понятым ими, сумели создать безграничную путаницу, и притом такую, что благодаря ей господин всегда был в выигрыше, а крестьянин постоянно в проигрыше. Духовные владыки поступали проще: они подделывали документы, в которых права крестьян урезывались, а обязанности увеличивались. На это хищничество князей, дворян и попов крестьяне стали с конца XV столетия отвечать частыми разрозненными восстаниями, пока в 1525 г. Великая крестьянская война не охватила Швабию, Баварию, Франконию и не распространилась также на Эльзас, Пфальц, Рейнгау и Тюрингию. Крестьяне были побеждены после ожесточенной борьбы. С этого времени возобновляется всеобщее преобладание крепостной зависимости среди немецких крестьян. В тех местностях, где бушевала война, все сохранившиеся еще права крестьян были теперь беззастенчиво попраны, их общинная земля была превращена в господскую, а сами они в крепостных. А северогерманские крестьяне — в награду за то, что они, живя в лучших условиях, оставались спокойными — подверглись, хотя и не сразу, такому же гнету. Крепостное право для немецких крестьян в Восточной Пруссии, Померании, Бранденбурге, Силезии утвердилось с середины, а в Шлезвиг-Гольштейне — с конца XVI столетия и все больше приобретало характер всеобщего закабаления крестьян.

Это новое насилие имело к тому же и экономическое основание. Из войн времен Реформации извлекли выгоду одни только немецкие территориальные князья, увеличившие свою власть. Благородное разбойничье ремесло дворянства уже изжило себя. Если дворянство не желало погибнуть, ему надо было выколачивать больше дохода из своих земельных владений. Единственным путем для этого было — по примеру более крупных феодальных господ и особенно монастырей — завести собственное хозяйство, по крайней мере на некоторой части своих владений. То, что до тех пор являлось исключением, стало теперь насущной потребностью. Но этой новой форме хозяйства служило препятствием то обстоятельство, что почти повсюду земля была роздана оброчным крестьянам. С превращением свободных или зависимых оброчных крестьян в крепостных господин помещик получал полную свободу действий. Часть крестьян была, как гласит технический термин, «согнана» [«gelegt»], т. е. либо изгнана с земли, либо низведена до положения безнадельных крестьян [Kotsassen], владеющих только хижиной и клочком огородной земли; их наделы были слиты в одно большое господское имение, земли которого обрабатывались барщинным трудом новых безнадельных крестьян, а также тех крестьян, которые еще оставались на своих наделах. Таким образом, не только множество крестьян попросту сгонялось со своей земли, но и падавшие на оставшихся еще крестьян барщинные повинности значительно увеличивались, и чем дальше, тем больше. Капиталистический период возвестил в деревне о своем пришествии как период крупного сельскохозяйственного производства на основе барщинного труда крепостных крестьян.

Эти перемены вначале все же совершались еще довольно медленно. Но вот наступила Тридцатилетняя война [223]. На протяжении жизни целого поколения по всей Германии хозяйничала самая разнузданная солдатня, какую только знает история. Повсюду налагались контрибуции, совершались грабежи, поджоги, насилия и убийства. Больше всего страдал крестьянин там, где в стороне от больших армий действовали на собственный страх и риск и по своему произволу мелкие вольные отряды, или, вернее, мародеры. Опустошение и обезлюдение были безграничны. Когда наступил мир, Германия оказалась поверженной — беспомощной, растоптанной, растерзанной, истекающей кровью; и в самом бедственном положении был опять-таки крестьянин.

Дворяне-землевладельцы стали теперь единственными хозяевами в деревне. Князья, уничтожившие как раз к этому времени политические права дворянства в сословных собраниях, предоставили ему зато полную свободу действий в отношении крестьян. А способность крестьян к сопротивлению была окончательно сломлена войной. Таким образом, дворянство могло установить все земельные отношения в таком виде, как это было всего выгоднее для восстановления его расстроенных финансов. Не только заброшенные крестьянские хозяйства были без всяких обиняков присоединены к господскому поместью, но именно теперь и начался в большом масштабе систематический сгон крестьян с земли. Чем крупнее было господское хозяйство, тем тяжелее были, разумеется, барщинные повинности крестьян. Снова наступило время неограниченных повинностей; господин помещик мог выгонять на работу крестьянина, его семью, его скот так часто и на такой срок, как ему было угодно. Крепостное состояние сделалось отныне всеобщим; свободный крестьянин стал теперь такой же редкостью, как белая ворона. А для того, чтобы господин помещик был в состоянии подавить в зародыше всякое, даже малейшее сопротивление крестьян, он получил от территориального князя право вотчинной юрисдикции, т. е. он был назначен единственным судьей по всем мелким проступкам и тяжбам крестьян, даже тогда, когда крестьянин имел тяжбу с ним самим, со своим господином. Таким образом, господин был судьей в своем собственном деле! С того времени в деревне стали господствовать палка и кнут. Как и вся Германия, немецкий крестьянин был доведен до крайней степени унижения. Как и вся Германия, крестьянин до того обессилел, что исчезла всякая возможность самопомощи, и спасение могло явиться только извне.

И оно пришло. С французской революцией наступила и для Германии и для немецкого крестьянина заря лучших времен. Едва только армии революции заняли левый берег Рейна, как там, словно по мановению волшебного жезла, исчез весь старый хлам — барщина, оброк и всякого рода повинности в пользу господина помещика, а также и сам господин. Крестьянин на левом берегу Рейна стал тогда хозяином своего участка, и, кроме того, в Code civil [224], который был подготовлен в революционную эпоху, а Наполеоном только испорчен, он получил свод законов, приспособленный к его новому положению, — свод, который он мог не только понимать, но и с удобством носить с собой в кармане.