Карл Маркс - Собрание сочинений, том 18

Впрочем, действия немецкой артиллерии в те дни носили, как говорит сам капитан Хофбауэр, кавалер ордена железного креста первой степени и безусловный поклонник своего начальства, «импровизированный характер». Мольтке спешит назвать это выполнением «требований современной тактики», которая «предписывает, чтобы артиллерия не смела бояться» (это стиль Мольтке) «включаться в самые передовые линии сражающихся войск или же, при защите от атаки врага, держаться до последнего момента и защищать другие роды оружия». Но такие требования предъявлялись к артиллерии уже задолго до Мольтке. О «современной тактике» артиллерии ничего нельзя установить точно. До 1815 г. об этом не было написано ничего заслуживающего внимания, а с 1815 г. прусская артиллерия разлагалась от бездействия, а ее офицеры только тем и занимались, что грызлись друг с другом. С 1866 г. пруссаки уверовали в то, что они овладели пушечной премудростью, потому что случайно оказались обладателями лучшей пушки, чем некоторые их соседи. Во время французской войны они стали лишь нащупывать для своей артиллерии тактику, которая, как это ясно самым недалеким людям, должна изменяться вместе с каждым значительным усовершенствованием орудий.

Простая гуманность побуждает заняться осмеянием и посрамлением столь же наивных, сколь старчески-претенциозных оракульских, изречений Мольтке и его приспешников, изречении, с которыми они дерзают выступать в книгах, газетах, речах и письмах.

Написано Ф. Энгельсом 13 марта 1874 г.

Напечатано в газете «Der Volksstaat» № 35, 25 марта 1874 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Предшествующие строки были написаны более четырех лет назад. Они и теперь сохраняют свое значение. То, что было верно после Садовы и разделения Германии, подтверждается и после Седана и основания священной германской империи прусской нации [418]. Так мало изменений могут внести в направление исторического движения «потрясающие мир» лицедейства так называемой большой политики.

Зато в их власти ускорить ход этого движения. В этом отношении виновники указанных «потрясающих мир событий» невольно достигли таких успехов, которые для них самих наверное крайне нежелательны, но с которыми волей-неволей им приходится считаться.

Уже война 1866 г. потрясла старую Пруссию до самых ее основ. После 1848 г. стоило уже немало труда вновь подчинить старой дисциплине мятежный промышленный — как буржуазный, так и пролетарский — элемент западных провинций; все же это удалось, и интересы юнкеров из восточных провинций наряду с интересами армии снова стали господствующими в государстве. В 1866 г. почти вся Северо-Западная Германия стала прусской. Не говоря уже о непоправимом моральном ущербе, который потерпела прусская божьей милостью корона, проглотив три других божьей милостью короны [419], — теперь центр тяжести монархии значительно переместился на запад. Пятимиллионное население Рейнской области и Вестфалии было подкреплено сначала 4 миллионами немцев, присоединенных путем прямой аннексии, а затем 6 миллионами немцев, присоединенных путем косвенной аннексии, через Северогерманский союз [420]. А в 1870 г. к этому прибавилось еще 8 миллионов юго-западных немцев [421], так что в «новой империи» 14,5 миллионам старых пруссаков (из шести остэльбских провинций, где, кроме того, было еще 2 миллиона поляков) противостояло около 25 миллионов, давно уже переросших старопрусский юнкерский феодализм. Таким образом, именно победы прусской армии произвели решительный сдвиг во всей основе прусского государственного здания; господство юнкерства становилось все более и более невыносимым даже для правительства. Но в то же время стремительно быстрое промышленное развитие оттеснило борьбу между юнкерами и буржуазией на задний план, выдвинув вперед борьбу между буржуазией и рабочими, так что и изнутри в общественных основах старого государства произошел полный переворот. Основной предпосылкой монархии, медленно разлагавшейся с 1840 г., была борьба между дворянством и буржуазией, борьба, в которой монархия поддерживала равновесие. Но с того момента, когда речь пошла уже не о защите дворянства от натиска буржуазии, а об охране всех имущих классов от натиска рабочего класса, старая абсолютная монархия должна была полностью превратиться в специально для этой цели выработанную государственную форму: в бонапартистскую монархию. Этот переход Пруссии к бонапартизму я рассмотрел уже в другом месте («К жилищному вопросу», второй выпуск, стр. 26 и сл. [См. настоящий том, стр. 254—253. Ред.] ). Но там не было необходимости подчеркивать один факт, который здесь имеет весьма существенное значение, а именно, что этот переход был самым большим шагом вперед, сделанным Пруссией после 1848 г., — настолько отстала Пруссия от современного развития. Она все еще оставалась полуфеодальным государством, а бонапартизм — уж во всяком случае современная государственная форма, которая предполагает устранение феодализма. Итак, Пруссия должна решиться на то, чтобы покончить с имеющимися у нее многочисленными остатками феодализма и пожертвовать юнкерством как таковым. Все это, конечно, совершается в самой мягкой форме и под звуки любимого напева: «Всегда вперед, не спеша». Так, например, обстоит дело с пресловутым положением об округах. Оно отменяет феодальные привилегии отдельного юнкера на территории его имения, но лишь для того, чтобы восстановить их в виде привилегий всей совокупности крупных землевладельцев на территории всего округа. Сущность дела остается той же, только переводится с феодального на буржуазный диалект. Старопрусского юнкера принудительно превращают в некое подобие английского сквайра, но ему вовсе незачем было особенно противиться этому, так как и тот и другой одинаково тупы.

Таким образом, Пруссии выпала своеобразная судьба — завершить в конце этого столетия в приятной форме бонапартизма свою буржуазную революцию, начавшуюся в 1808—1813 гг. и сделавшую шаг вперед в 1848 году. И если все будет идти гладко и мир будет спокойно ждать, а мы сами достаточно долго жить, то, может быть, к 1900 г. мы доживем до того, что прусское правительство действительно уничтожит все феодальные учреждения и Пруссия, наконец, достигнет того положения, в котором Франция находилась в 1792 году.

Уничтожение феодализма, выраженное в положительной форме, означает установление буржуазного строя. По мере того как отпадают привилегии дворянства, законодательство обуржуазивается. И здесь мы подходим к основному моменту в отношении немецкой буржуазии к правительству. Мы видели, что правительство вынуждено вводить эти медлительные и мелочные реформы. Но перед буржуазией каждую из этих маленьких уступок оно изображает как принесенную ей жертву, как вырванную у короны с большим трудом поблажку, за которую они, буржуа, должны, со своей стороны, также кое в чем уступить правительству. И буржуа, хотя суть дела для них довольно ясна, идут на этот обман. Отсюда и вытекает то молчаливое соглашение, которое в Берлине негласно лежит в основе всех дебатов в рейхстаге и в прусской палате: с одной стороны, правительство черепашьим шагом реформирует законы в интересах буржуазии, устраняет феодальные и созданные раздробленностью на мелкие государства препятствия развитию промышленности, устанавливает единство монеты, мер и весов, вводит свободу промыслов и т. д., устанавливает свободу передвижения, предоставляя этим в неограниченное распоряжение капитала рабочую силу Германии, покровительствует торговле и спекуляции; с другой стороны, буржуазия предоставляет правительству всю действительную политическую власть, вотирует налоги, займы и солдатские наборы и помогает формулировать все новые законы о реформах так, чтобы старая полицейская власть над неугодными лицами оставалась в полной силе. Буржуазия покупает свое постепенное общественное освобождение ценой немедленного отказа от собственной политической власти. Разумеется, главным побудительным мотивом, делающим для буржуазии приемлемым такое соглашение, является не страх перед правительством, а страх перед пролетариатом.