Карл Маркс - Собрание сочинений, том 9

В своих теперешних претензиях к султану Россия может сослаться только на Кайнард-жийский договор, хотя этот договор отнюдь не предоставлял царю протектората над его единоверцами, но лишь дал ему право соорудить церковь в Стамбуле и взывать к милосердию султана в отношении его христианских подданных. Это совершенно правильно отметил Решид-паша, возражая царю в своей ноте от 14-го числа. Но уже в 1774 г., когда подписывался этот договор, Россия имела намерение рано или поздно истолковать его в том смысле, как он был истолкован ею в 1853 году. Тогдашний австрийский интернунций при Оттоманской Порте, барон Тугут, писал в 1774 г. своему двору:

«Отныне Россия будет всегда в состоянии каждый раз, когда она сочтет момент благоприятным, и без особых предварительных приготовлений, направить из своих портов в Черном море десант против Константинополя. В этом случае, без сомнения, был бы приведен в исполнение заговор, заранее подготовленный совместно с главами православной церкви, и султану не осталось бы ничего иного, как, при первом известии о приближении русских, покинуть свой дворец, бежать в глубь Азии, предоставив трон Европейской Турции более опытному властителю. Как только будет завоевана столица, террор и ревностная поддержка православных христиан, без сомнения, с легкостью обеспечат переход под русский скипетр всего

Архипелага, побережья Малой Азии и всей Греции до берегов Адриатики. Обладание этими столь щедро одаренными природой странами, с которыми по богатству и плодородию почвы не может сравниться никакая другая часть света, приведет Россию к такому могуществу, которое затмит все чудеса, рассказываемые историей про великолепие древних монархий».

Россия пыталась уже в 1774 г., как и в настоящее время, возбудить честолюбие Австрии перспективой присоединения к ней Боснии, Сербии и Албании. Тот же барон Тугут пишет об этом следующее:

«Подобного рода расширение границ Австрии не вызвало бы зависти со стороны России. Причины этого состоят в том, что присоединение Австрией Боснии, Сербии и т. д., которое при других обстоятельствах очень много значило бы для России, было бы для нее весьма безразлично после того, как в ее руки попала бы остальная часть Оттоманской империи. Ведь жители этих провинций почти исключительно мусульмане и православные: первых не стали бы здесь терпеть в качестве постоянных жителей, последние же, принимая во внимание близкое соседство Восточной Российской империи, не замедлили бы переселиться туда; а если бы они и остались на месте, то их неверность Австрии явилась бы причиной продолжительных беспорядков. Таким образом расширение территории, но без внутреннего усиления, не только не упрочило бы власти австрийского императора, а способствовало бы ее ослаблению».

Желая продемонстрировать традиционную политику России вообще и, в частности, ее виды на Константинополь, политики обычно ссылаются на завещание Петра I [218]. Но они могли бы пойти еще дальше в глубь истории. Более восьми веков тому назад Святослав, тогда еще языческий великий князь Руси, заявил, собрав своих бояр, что «под владычество Руси должна перейти не только Болгария, но и греческая империя в Европе, а также Богемия и Венгрия». Святослав завоевал Силистрию и угрожал Константинополю в 968 г. н. э., так же как Николай в 1828 году. Вскоре после основания русской империи династия Рюриковичей перенесла свою столицу из Новгорода в Киев для того, чтобы быть ближе к Византии. В одиннадцатом веке Киев подражал во всем Константинополю, и его называли вторым Константинополем; в этом названии нашли свое выражение вековые стремления России. Религия и цивилизация России — византийского происхождения, и ее стремление подчинить себе Византийскую империю, находившуюся тогда в таком же состоянии упадка, как теперь Оттоманская империя, было гораздо более естественным, чем стремление германских императоров завоевать Рим и Италию. Поэтому однообразие целей русской политики обусловлено ее историческим прошлым, ее географическим положением, необходимостью для нее иметь открытые гавани в Архипелаге, как и в Балтийском море, если она хочет удержать свое верховенство в Европе. Но традиционные приемы, при помощи которых Россия преследует свои цели, далеко не заслуживают того восхищения, с которым к ним относятся европейские политики. Если успех этой традиционной политики является доказательством слабости западных держав, то однообразие и шаблонность этой политики свидетельствуют о внутреннем варварстве России. Кому не показалось бы курьезным, если бы Франция пожелала основывать свою политику на завещании Ришелье или капитуляриях Карла Великого? [219]Если просмотреть самые знаменитые документы русской дипломатии, то приходишь к заключению, что как бы тонко, хитроумно, искусно и ловко ни умела она отыскивать слабые стороны европейских монархов, министров и дворов, при всей ее мудрости она всякий раз становилась в тупик, когда нужно было понять исторические движения самих западноевропейских народов. Князь Ливен обнаружил совершенно правильное понимание характера доброго Абердина, когда рассчитывал на его уступчивость по отношению к царю, но он основательно ошибся в своем суждении об английском народе, когда предсказывал продолжение господства тори накануне развернувшегося в 1831 г. движения за реформу. Граф Поццо-ди-Борго вполне правильно судил о Карле X, но совершенно ложно оценивал французский народ, когда побуждал своего «августейшего повелителя» вступить в переговоры насчет раздела Европы с этим королем накануне его изгнания из Франции. Русская политика со своими традиционными кознями, хитростями и уловками может поймать в свои сети европейские дворы, которые сами являются всего лишь традицией прошлого, но она совершенно бессильна против революционных народов.

В Бейруте американцы вырвали еще одного венгра из когтей австрийского орла. Приятно видеть, что американское вмешательство в европейские дела начинается именно с восточного вопроса. Помимо торгового и военного значения, которое имеет Константинополь в силу своего местоположения, существует еще ряд других, исторических соображений, которые делают вопрос об обладании этим городом предметом постоянного горячего спора между Востоком и Западом. Америка же является самой юной и сильной представительницей Запада.

Константинополь, это — вечный город, это — Рим Востока. Западная цивилизация и восточное варварство при господстве старинных греческих императоров, восточное варварство и западная цивилизация при господстве турок так тесно переплелись между собой, что этот центр теократической империи стал серьезной преградой для европейского прогресса. Когда греческие императоры были вытеснены иконийскими султанами [220], дух старой Византийской империи пережил эту перемену династий, и если султан когда-нибудь будет замещен царем, то Bas-Empire {Восточная Римская империя, Византия. Ред.} возродится вновь; она будет оказывать тогда еще более деморализующее влияние, чем при старинных императорах, и станет более агрессивной силой, чем при султане. Царь дал бы византийской цивилизации ту опору, которую давали императорам Восточной Римской империи в течение веков русские искатели приключений, составлявшие corps de garde {гвардейский корпус. Ред.} их вооруженных сил. Борьба между Западной Европой и Россией за обладание Константинополем заключает в себе вопрос о том, падет ли византинизм перед западной цивилизацией или же антагонизм между ними снова оживет в более ужасных и насильственных формах, чем когда-либо раньше. Константинополь, это — золотой мост между Востоком и Западом, и западная цивилизация, подобно солнцу, не может обойти вокруг света, не пройдя через этот мост; а через этот мост нельзя пройти без борьбы с Россией. В руках султана Константинополь — это лишь залог, отданный во временное владение до востребования революцией, и нынешние номинальные властители Западной Европы, которые, со своей стороны, видят на берегах Невы последний оплот своего «порядка», не могут сделать ничего иного, как оставить вопрос нерешенным до тех пор, пока Россия не очутится лицом к лицу со своим настоящим противником — революцией. Революция, которая ниспровергнет западный Рим, одолеет и демоническое влияние восточного Рима.