Петер Слотердайк - Критика цинического разума

Если мы станем называть искусство диалектика «диалектичес­кой логикой», а искусство того, кто ему противостоит, а то и вовсе опровергает это искусство, будем именовать «аналитической

логикой», то тем самым в общих чертах будет обрисована та конф­ронтация, которая с незапамятных времен заставляет противобор­ствовать два соперничающих философских стиля.

Однако столь поверхностной стороной дела все не ограничива­ется. То, что лежит на поверхности, опять-таки имеет основой своей «саму суть вещей». Совершенно ясно, что существует спор о диа­лектике, в котором участвуют две соперничающие «школы» — диалектики (антианалитики) и аналитики (антидиалектики). И это в точности соответствует тому, что утверждают сторонники диалек­тики; если борьба между этими двумя школами должна породить «истину», то она ipso facto оказалось бы истиной, обретенной в ре­зультате столкновения противоположных мнений в споре. Конечно, диалектика может считать себя удовлетворенной такой констатаци­ей, однако она не вправе притязать на полную победу или на призна­ние своей исключительной правоты в споре с анализом — ведь в противном случае она вовсе не имела бы нужды прибегать к каким-то спорам, а «с порога», изначально, без всякого оппонента смогла бы сказать, «как оно есть». Следовательно, в том, что касается ис­тины, возникающей из спора между диалектикой и анализом, долж­на быть признана правота анализа; если бы анализ одержал полную победу, диалектика оказалась бы неправой; но, в свою очередь, и анализ не может достичь полной победы, поскольку он не может не признать за диалектикой ее компетентности в деле спора.

Но если, следовательно, в споре между диалектикой и анали­зом — сообразно известному закону триады — должна родиться, как синтез, истина более высокого порядка, которая окажется «сня­тием» как «момента истины» диалектики, так и «момента истины» анализа, то этой истине более высокого порядка пришлось бы пре­одолеть те аспекты диалектики, которые с незапамятных времен явно провоцировали возникновение противоположной ей позиции. Итак, в диалектике, поскольку она приходит к позиции, которая оспарива­ется и отвергается, есть какой-то ложный момент, в противном слу­чае была бы невозможна хроническая полемика анализа против диалектики. Природа этого «ложного момента» в диалектике и есть, в принципе, то, что, после избавления от всех недоразумений, оста­ется наследством диалектики.

Следовательно, вопрос стоит так: что же не в порядке с диалек­тикой, где в ней не сходятся концы с концами? * Почему это учение о споре оспаривается? Почему такое сопротивление вызывает «тео­рия», которая ведет речь — хотелось бы признать это с полнейшим реализмом — о таких предметах, как конфликт, противоречие, ис­тория, развитие, становление? Разве открытие и разработка таких «тем» для философии не представляет собой в любом случае неоспо­римого достижения, которое, будучи однажды обретено, может стать мерой для поверки каждой серьезной теории конкуренции? Разве нельзя расценивать как достижение, что теория реальности дошла

до того, что не только спорит с другими теориями об истине, но и размышляет еще о споре как таковом — как необходимой предпо­сылке для обретения истины?

Однако именно здесь и начинается дилемма диалектики. Реп­лика представителей анализа может звучать так: вы ведете речь о споре. Хорошо. Но что под этим подразумевается? Ваша диалекти­ка имеет в виду искусство вести духовный спор и вырастает из по­стижения того, что иногда и в самом деле в ходе энергичной антите­тической дискуссии вырабатываются познания более высокого уров­ня, чем те тезисы, с которыми оппоненты вступили в диалог. Если имеется в виду именно это, то мы все — диалектики, по крайней мере в отношении тех вещей, о которых вообще можно спорить*. Но на самом деле вы, диалектики, все же имеете в виду нечто, пре­тендующее на существенно большее, чем просто на роль учения о продуктивном ведении диалога. Ведь вы не хотите вести речь о том, как мы, весьма охочие до споров теоретики, могли бы продвинуться к лучшим познаниям, уходя от крайностей наших противоположных мнений и достигая каких-то сбалансированных представлений. Ведь диалектический зуд начинается только тогда, когда делается попыт­ка говорить о споре и противоречии «вещей» в реальности — и го­ворить об этом споре и противоречии как о реальности. Почва начи­нает гореть у нас под ногами, когда диалектика понимается не как диалогика, а как онтология. Ведь диалог-спор есть не только вооб­ражаемое противостояние двух тезисов, которые сходятся в «логи­ческом пространстве». Нет, для того, чтобы противоречащие друг другу тезисы смогли «работать друг с другом», нужно, чтобы перед этим и во время этого мы оба, Ты и Я, во всей своей телесной реаль­ности превратились в «дуэлянтов» и использовали наши мнения друг против друга, как отточенное оружие; антитетика теоретических по­ложений сама по себе не нарушает мира; должны найтись субъекты, которые станут вести с помощью этих тезисов борьбу между собой, а именно в действительности, во всей своей личностной реальности и со всем психосоматическим напряжением. Следовательно, спор, хотя он и противопоставляет одни тезисы другим, относится не чис­то к сфере «духовного», но и сам представляет собой часть реально­сти. И в силу этого возникает дилемма диалектики. Тот, кто начина­ет размышлять о споре идей, неизбежно приходит к тому пункту, в котором логическое «переходит» (что бы это ни означало) в онто­логическое. В споре противоречие не только мыслится, но и инсце­нируется в действительности. Тем самым диалектика вступает одной ногой на почву онтологии; анализ, следовательно, уже не мо­жет захлопнуть дверь перед самым ее носом. Диалектика крепко держит ногу на пороге, не давая ее закрыть: ведь процессы спора существуют в действительности, и логика продуктивного спора, не­сомненно, переходит в онтологическую сферу. Теперь происходит то, что можно назвать онтологическим путчем диалектики; поскольку

ей бесспорно удалось вторгнуться в сферу онтологии, она пытается совершить насильственный переворот и овладеть всем сущим как своей вотчиной. Она тем самым превращает космос во всеохватыва­ющий «диалектический процесс» — так, будто он есть не что иное, как противоречивый феномен, который в своем полном драмати­ческой борьбы самодвижении беспрестанно заставляет сам себя развиваться.

Гегель реализовал это представление с убийственной последо­вательностью и гениальным радикализмом применительно к почти всем феноменам бытия. Для него мировая история — это кровавый, бурно протекающий и завершающийся на вершине своей сияющим самопознанием самопознания спор мирового духа с самим собой,— мирового духа, который, проходя через последовательную цепь само­раздвоений и самопреодолений, в поисках понятия самого себя стре­мится к тому моменту, когда он, в Гегеле, уже не только ищет, но и находит, не только устремляется вперед, но и приходит в итоге к наполненному и совершенному моменту «абсолютного знания». Здесь диалектика, совершая скачок от логики к онтологии, превращается из учения о ведении диалога в учение о мире, и то, насколько все-подчиняющим при этом становится диалектический принцип, обна­руживает смелое предприятие Гегеля, задумавшего выстроить, на­чиная от самых основ, заново даже «науку логики» в духе диалектики.