Петер Слотердайк - Критика цинического разума

То, что затевалось как попытка избежать дуалистической опас­ности паранойи путем диалектического признания одного и другого, в последний момент оборачивается новой односторонностью, неиз­бежно вызывающей дуализм.

Попытку Маркса обосновать рациональную Общую Полемику следует считать неудавшейся — как в действительности, так и в теории; непреходящее достижение заключается в самой, попыт­ке. У нас нет иного выбора, кроме разумного продолжения этого предприятия. В самом деле, человеческая история представляет со­бой и историю борьбы, как подчеркивал Маркс, но был ли он прав, отождествляя все виды борьбы в истории с классовой борьбой, бо­лее чем сомнительно. Всемирная полемика, которая предстает перед нами в виде всемирной истории, являет собой, скорее, картину неви­данных по масштабам конфликтов между этносами, нациями и им­периями, и эту борьбу, разумеется, пронизывает, дополнительно на-кладываясь на нее, то, что конфликтующими субъектами «е себе» были, по большей части, разделенные на классы общества,— по крайней мере, в историческое время, которое мы отождествляем в общем и целом с историей государств, то есть обществ, имеющих иерархию власти. Однако никакая софистика не была бы в состоя­нии изобразить историю войн человечества так, чтобы она целиком покрывалась историей классовой борьбы. И классовое общество в той же мере является продуктом войны, в какой война — продук­том классового общества. Здесь идут в счет только исторические факты, и в противоположность тому, как было у Гегеля, при конф­ликте между фактами и теорией всегда говорится: «Тем хуже для теории!» Война древнее, чем классовое общество, а войны между классовыми обществами не есть per se проявления классовой борь­бы. Общая Полемика, в отличие от марксизма, обладает тем

преимуществом, что может позволить себе с самого начала прово­дить это ясное различие. Она может позволить себе это, поскольку не желает быть фантазией победителя и нисколько не заинтересова­на в том, чтобы доказывать неизбежный и исторически «не­отвратимый» триумф одной из сторон. И уж тем более ей нет необ­ходимости конструировать эмпирически не обнаруживаемые субъек­ты конфликтов, как то делает марксизм, когда он постулирует существование борющегося пролетариата как всемирно-историчес­кого соперника буржуазии. Общая Полемика может даже продви­нуться в описании истории на шаг дальше, чем исторический мате­риализм, а именно: она может исследовать полемический стиль ди­алектиков как один из важнейших феноменов современной истории конфликтов; она показывает, что происходит, когда одна из сторон кладет в основу своей борьбы «диалектическую» теорию. И пози­тивная диалектика тоже остается предметом исследования для Об­щей Полемики *.

Главная атака Адорно направлена именно на этот пункт. Только негативная диалектика могла бы перестать выступать в роли легити­мирующей идеологии одной из сторон, которая видит себя в фанта­зиях и победителем, и всем в целом. Только так может закончиться злоупотребление диалектикой. Если выделено рациональное зерно последней — Общая Полемика, то из нее может и должен исчез­нуть аспект лжи. Тогда она не сможет никому оказывать укрепляю­щие власть услуги. Она не будет больше ни оружием, ни идеологи­ей, ни инструментом пропаганды, а станет тем, чем она видела себя, хотя еще и не по праву,— инструментом для описания действитель­ности, истории и конфликтов в области сознания. Когда Адорно, как он выразился, выложил карты на стол, он сделал жест, который стал неизбежен в перезревшей традиции диалектики. Как Негатив­ная Диалектика, она открыто отказывается от попытки насильственно обеспечивать за собой правоту и прославлять насилие победителя как более высокий синтез. Критическая Теория была попыткой со­хранить наследие диалектики, не строя при этом фантазий победи­теля. В ней находит свое выражение завещание тех, кто подвергся насилию и потерпел поражение. Она впервые последовательно выд­вигает требование писать историю человечества так, чтобы те несча­стные, которые стали ее жертвами и погибли, выступали не только как «удобрение для почвы» (ср. главу о Великом Инквизиторе) и чтобы история, описывая насилие и несправедливость, которые имели место в сражениях и схватках прошлого, не повторяла их в способе своего рассмотрения.

Заканчивается ли этим дело? Можем ли мы удовольствоваться тем, что диалектика будет отведена из области онтологии в область Общей Полемики? Составляет ли только эта полемика ее рацио­нальное зерно, а все прочее было пустозвонством и заносчивостью?

Остается показать, что называемое нами диалектикой имеет второй корень, который остается прочно сидеть в почве и тогда, когда мы выдергиваем первый. Мы обнаружим этот второй корень, если вни­мательно прислушаемся к онтологическим и натурфилософским при­тязаниям диалектики. Рано или поздно в самоизображении диалек­тики неизбежно всплывет утверждение, что она есть наука о «ста­новлении», а становление, в свою очередь, есть «великий закон» действительности. А затем наверняка вскоре последует трогательно-наивный пример: растение, которое становится из семени ростком, а затем превращается из этого ростка в развившееся растение; оно, в свою очередь, производит семя, которое покидает его, переносится и ведет к возникновению нового ростка, тогда как состарившееся рас­тение гибнет, таким образом, гибель и исчезновение всегда есть обо­ротная сторона становления. Что же, мы незаметно перешли из об­ласти социальной полемики в область учения о природе и биологии? Да, мы явно сменили область, но нельзя сказать, что сделали это, «не замечая того». Ведь так называемая диалектика природы с дав­них пор была ахиллесовой пятой этого направления в философии. Особенно славно можно позабавиться, читая у Гегеля утверждения вроде того, что цветок есть антитеза почке, тогда как «плод (те­перь) объявляет цветок ложным существованием растения» («Фе­номенология духа»). Что это? Жонглирование понятиями, ритори­ческое надувательство? Для анализа здесь не составляет особого труда доказать наличие манипулирования словами, злоупотребления язы­ком. Насмешка критика так и напрашивается, будучи вполне оправ­данной. Однако она не должна заслонить от нас великое значение того, на что указывает этот пример. Он звучит наивно, но эта наи­вность указывает на наивный и изначальный основополагающий слой философствования, который не способны полностью разрушить ни­какие столь далеко зашедшие диалектические или аналитические изощренные тонкости. Ведь этот пример демонстрирует видение цикла жизни, великие и всеобщие превращения явлений в кругу ста­новления, существования и гибели. Древняя — донаучная — тра­диция мудрости непрерывно имела перед глазами эти феномены: она видела смену времен года, ритм чередования дня и ночи, смену бодрствования и сна, вдоха и выдоха, игру сменяющих друг друга света и тени. В центре этих феноменов полярности она обнаружива­ла игру полов — и эта последняя дает в то же время модель для превращения полярных диад в диалектическую триаду. Ведь встре­ча мужского и женского приводит к появлению ребенка, который есть «синтез» отца и матери, яйца и семени, любви и закона и т. п. Я полагаю, что эти наивные наблюдения показывают, на что диалектика пыталась опереться в своих позитивных взглядах, а имен­но: она на протяжении долгого времени заимствовала свои онтоло­гические принципы у изначальной философии жизни, которая имела перед глазами игру антагонистических мировых сил и дуальностей.