Сурат - Неофициальная философия

Тут недавно по телевизору показывали фильм про остров Пасхи. Остров Пасхи – это небольшой кусок украинской степи посреди океана. Там никто не живет, только на одном берегу валяются, уткнувшись каменными мордами в ковыль, сотни гигантский статуй. Почему на острове никто не живет, историки в курсе. В 17 веке остров открыли европейцы. Открыли – значит перестреляли половину мужского населения и перетрахали все женское. В результате часть аборигенов развалилась от сифилиса, а оставшихся европейцы заразили оспой – всё как в «Марсианских хрониках» Бредбери. Ну, это понятно – нормальный процесс освоения новых земель и его издержки. Но вот чего историки долго не могли понять, это почему все статуи богов повалены на землю и как они попали на этот берег острова, если все каменоломни – на противоположном берегу? Археологи стали копаться в грязи, как это они обычно любят, повытаскивали оттуда кучу семян пальм, которые на острове не растут, массу костей птиц, которые над островом не летают, сотни каменных топоров и тысячи проломленных черепов. Все это дело загрузили совковыми лопатами в мощный компьютер, который пожужжал полчаса, потом включил принтер и выдал распечатку на листе формата А4 со следующим текстом:

«Когда-то на острове Пасхи припеваючи жило множество туземных племен. Остров был густо покрыт пальмовым лесом, в котором водилась в изобилии всевозможная дичь. Туземцы как сыр в масле катались. Единственное, что их беспокоило, это как бы им ненароком не разозлить своих богов, чтобы те не обломали им халяву. Поэтому каждое племя открывало свою каменоломню и вытесывало статую своему богу-покровителю. Все статуи устанавливались на одном из берегов острова – типа как на священной земле. Чтобы оттарабанить одну такую стотонную статую из каменоломни на противоположный берег, надо было срубить не одну пальму. Подъемных кранов туземцы изобрести не успели, поэтому просто подкладывали под статую стволы деревьев и под дружное пение: „Эх, дубинушка, ухнем!“ ухали изо всех сил. И вот, рубили они эти пальмы, рубили. Рубили-рубили. И вырубили все до одной. После чего радостно утерли лоб и со словами: „Зато теперь статуй новых делать не надо!“ пошли обедать. Пришли, а обеда-то и нет. С исчезновением пальмового покрова остров покинул даже самый древний и немощный попугай, у которого на старости лет и осталось сил, что громко кричать из ветвей на жирафов. Первый раз в жизни пообедав жареными дождевыми червяками, туземцы задумались и стали мрачно прогуливаться по острову, камешки собирать. Набрав камешков, островитяне стали вскоре проламливать этими камешками друг другу головы. И кушать друг друга. Так поступали самые здравомыслящие из них. А те, у кого даже лютый голод не смог из башки выбить суеверия, пошли на святой берег пиздить своих каменных богов, мстить. Все статуи очень скоро были повалены мордами в землю, а население острова значительно сократилось – кто от голода умер, кого съели, зато прежняя религия каменных идолов сменилась на прагматическую философию „меньше народу – больше кислороду“. Постепенно островитяне научились жить в мире друг с другом. А потом их открыли европейцы».

Так вот, это – типичный ницшеанский сюжет. Сам Ницше на родном своем немецком языке называл подобные истории «философствованием молотом» или «сумерками идолов». Евгений Головин попытался перевести это как «соси хуй, Рене Генон!», но на нормальный русский язык это лучше перевести как «пиздец традиционализму». Быть неофициальным философом, собственно, и означает – не работать в традиции и на традицию.

Но вернемся к Гурджиеву. Перечислять все его телеги не имеет смысла, остановимся лишь на тех, что вошли в историю и до сих пор дороги сердцу любого вменяемого шизотерика.

Телега первая: люди – это машины . Ну, это уже из школьной программы – человек понимает себя лишь с оглядкой на НТР. Типа в то время, когда люди только и умели, что горшки лепить, они считали, что их Бог слепил из глины, потом развилась механика и человека стали рассматривать как механизм , сейчас вот кибернетика на коне и человек понимается нами как биокомпьютер .

А Гурджиев жил в век автомобилей, поездов, пароходов и синематографа. Только свою телегу о том, что человек – это машина, он использовал не для того, чтобы сказать, что такое человек, а для того, чтобы уточнить, чем человек не должен быть. Иными словами, то, что Ницше называл сверхчеловеком, Гурджиев называл просто человеком, а то, что человеком называл Ницше, Гурджиев называл машиной.

Телега вторая: люди спят . Это почти то же самое, только сказано другими словами. Гурджиев говорил, что люди спят, не в смысле Шопенгауэра, что мир – это сон, а в том смысле, что человек может и проснуться. А в нормальном своем состоянии человек, безусловно, невменяемое существо.

Телега третья: низшие и высшие центры . Я не буду позориться и рассказывать про чакры – вы это лучше меня знаете. Так вот Гурджиев дал альтернативный взгляд на функциональные центры человека. Я даже не буду их разбирать – купите книжку Успенского «В поисках чудесного» и все сами прочитайте – да это и не важно. Важно то, что, Гурджиев разделил эти центры на низшие и высшие. Дураку понятно, что низшие центры создают то, что Гурджиев называл машиной, а высшие – превращают машину в человека. И революционной идеей Гурджиева было то, что для активизации высших центров он предлагал работать над низшими . Потому что все мы знаем массу случаев, когда человек начинает развивать в себе духовность, а становится свинья свиньей. Собственно, вся история мировых религий это прекрасно иллюстрирует. Гурджиев же предлагал не дергать Бога за бороду, а становиться людьми по-человечески – делать по утрам зарядку, ходить на бальные танцы, упражнять ум математикой, учиться производить деньги из воздуха, т.е. как бы следовать обычной американской мечте, не делая из нее фетиш. Наиболее яркой иллюстрацией того, что сверхчеловек не может получиться из доходяги-неудачника, может послужить судьба самого автора концепции сверхчеловека, закончившего свои дни в дурдоме.

Телега четвертая: память себя . Это опять к разговору о том, что все люди невменяемые. Чем чаще машина прилагает свои механические усилия к тому, чтобы опомниться от того механического сна, в который она погружена с утра до вечера, тем больше у неё шансов стать когда-нибудь человеком. Речь идет просто о том, чтобы тупо помотать головой из стороны в сторону, затравленно поводить глазами туда-сюда, ущипнуть себя за руку и сказать про себя: «Ёпт, это ж со мной всё происходит!» Поскольку эта неуклюжая практика – основа гурджиевской «философии», то, как бы стыдно мне ни было о ней рассказывать, пропустить её я никак не мог.