Деррида Жак - О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

2. Однажды ушедшая ( fort )София может оставаться там, где она есть. Это — «потеря, которую надо забыть» (к Джонсу, 8 февраля). Она умерла «как будто ее никогда не было» (27 января, к Пфистеру, менее чем через неделю после смерти Софии). Это «как будто ее никогда не было» звучит с различными интонациями, но нужно считаться с тем фактом, что одна интонация всегда переплетается с другой. И что «дочь» не упоминается во фразе: «Та, что вела активную, настолько насыщенную жизнь, та, что была великолепной матерью, любящей женой, ушла за четыре-пять дней, как будто ее никогда не было». Итак, работа продолжается, все продолжается, можно было бы сказать fort-geht.Сеанс продолжается . Это буквально то, на французском языке в тексте, что он пишет Ференци, чтобы сообщить ему о своем трауре: «Моя жена удручена. Я думаю, сеанс продолжается. Но это было бы чересчур для одной недели». Какой недели? Обратите внимание на цифры. Мы выявили странную и искусственную композицию По ту сторону …из семи глав. И здесь София, которую родители называли «воскресным ребенком», ушла за «четыре-пять дней», отмечает Фрейд, тогда как «уже два дня мы испытываем тревогу за нее», с тех пор, как в тот же день похорон фон Фройнда были получены тревожные вести. Итак, на той же неделе, что и смерть фон Фройнда, о которой мы знаем по меньшей мере из истории с кольцом [востребованным вдовой того, кто должен был принять участие в «комитете» семи, где его заменил Эйтингон, которому Фрейд и передал кольцо, носимое им самим], другая рана, она заключалась в том, что я назову обручальным кольцом Фрейда. «Воскресный ребенок» умер в течение недели после семи лет семейной жизни. Семь лет, достаточно ли этого для зятя? «Безутешный муж», мы вскоре узнаем, должен заплатить за это. А пока «сеанс» продолжается: «Не беспокойтесь обо мне. Я остаюсь прежним, только немного более уставшим. Эта кончина, насколько бы болезненной она ни была, ни в чем не меняет моего взгляда на жизнь. В течение многих лет я готовил себя к потере моих детей, и сейчас умерла моя дочь. […] «Вечно неизменное чувство долга» [Шиллер] и «сладкая привычка жить» [Гете] довершат остальное, чтобы все продолжалось как обычно». (К Ференци, 4 февраля 1920 года, менее чем через две недели после смерти). 27 мая к Эйтингону: «В данный момент я правлю и дополняю «По ту сторону» принципом удовольствия, я хотел сказать, я снова нахожусь в стадии созидания… Все это является только вопросом настроения настолько долго, насколько оно длится».

3. Третий «соотнесенный» признак, в нем чувствуется двойственность по отношению к отцу, к отцу Эрнста имеется в виду, зятю дедушки и мужу Софии. Борьба за «исключительное владение» умершей дочери (матери) продолжает бушевать со всех сторон, и через два дня после ее ухода ( Fongehen )Фрейд пишет Пфистеру: «София оставила двух сыновей: одного шести лет и другого — года и одного месяца [того, к которому Эрнст, как и к своему отцу, ревновал мать] и безутешного [я очень надеюсь] зятя, которому придется весьма дорого заплатить за семилетнее счастье. […] Я работаю как только могу и я очень признателен этому отвлекающему моменту. Кажется, потеря ребенка является опасной нарцис-сической раной: и то, что мы называем скорбью, проявляется, возможно, только после». Без сомнения, действие скорби проявляется только после, но работа над По ту сторону …не прекращалась ни на день. Это письмо можно расположить между смертью и кремацией Софии. И если работа создает «отвлекающий момент», то это не происходит как-нибудь и над чем-нибудь. Этот промежуток времени между смертью и кремацией (форма Fongehen ,которая может отразиться только очень особым образом на действии скорби) отмечен историей поездов и даже поездов, необходимых, чтобы ехать к детям , рассказ о которых фигурирует во всех письмах Фрейда в течение этой недели. Нет такого поезда, чтобы приехать к умершей, к той, которая уже ушла ( fort ), прежде чем она превратится в пепел. Письмо к Бинсвангеру намекает прежде всего на смерть фон Фройнда: «Мы похоронили его 22-1. Вечером того же дня мы получили тревожную телеграмму из Гамбурга от нашего зятя Хальберштадта. Моя дочь София, мать двух детей, в возрасте 26 лет, заболела гриппом; она угасла утром 25-1 после четырех дней болезни. Тогда была задержка в движении поездов и мы даже не смогли поехать туда. Моя жена, испытавшая очень глубокое потрясение, сейчас готовится к дороге; но очередные беспорядки в Германии делают проблематичной реализацию этого плана. С тех пор на нас весит гнетущий груз, и я чувствую его также в отношении своего труда. Мы оба не смогли преодолеть эту чудовищную истину: что дети могут умереть раньше родителей. Летом — я отвечаю на ваше дружеское приглашение — мы снова хотим встретиться где-нибудь с двумя сиротками и безутешным мужем, которого мы любили как родного сына в течение семи лет. Если это будет возможно!» Возможно ли это? И в письме к Пфистеру, которое я уже цитировал, чтобы выявить в нем намек на «семь лет» и на «отвлекающий момент в работе», еще встает проблема с поездом, включенная в отсроченный график, чтобы приехать к умершей: «…как будто ее никогда не было. Уже в течение двух дней мы испытываем беспокойство за нее, но сохраняем большую надежду [собирается ли она вернуться?]; очень трудно судить на расстоянии. И это расстояние нас еще разделяет. Мы не смогли уехать, как нам бы этого хотелось, получив первые тревожные вести, не было поездов, даже тех, чтобы приехать к детям. Дикость нашей эпохи довлеет над нами тяжким грузом. Завтра наша дочь будет кремирована, наш бедный «воскресный ребенок». Только послезавтра наша дочь Матильда и ее муж, благодаря удачному стечению обстоятельств, сев на поезд Антанты, смогут отправиться в Гамбург. По меньшей мере наш зять не оставался один, оба наших сына, которые были в Берлине, уже находятся рядом с ним…» («Международная помощь детям обеспечивала перевозку детей за границу, так как в Австрии царил голод», замечание Шура).

«Безутешный зять, который дорого заплатит за семилетнее счастье», не останется один на один с умершей. Фрейд будет представлен своими близкими, несмотря на временное прекращение движения поездов, другой дочерью и двумя сыновьями, носителями его имени (вспомните его любимую игру — поезд, удерживаемый на неизменном расстоянии).

Классическая наука должна была бы суметь обойтись без этого имени Фрейдов. По меньшей мере сделать из его забвения условие и доказательство своей связи, своего собственного наследства. Это то, во что верил Фрейд, или делал вид, что верил, верил наполовину, как в классическую модель науки, ту, в глубине которой он ни за что бы не отказался играть на стороне психоанализа. Через две недели после смерти Софии он пишет Джонсу. Хавелок Эллис недавно высказал мысль, что Фрейд великий артист, а не ученый. Придерживаясь тех же категорий, тех же противопоставлений, даже тех, что мы здесь подвергаем сомнению, Фрейд возражает. Великий спекулянт выражает по большому счету готовность заплатить науке своим собственным именем, заплатить своим именем страховой взнос. «Все это неверно [что говорит Эллис]. Я уверен, что через несколько десятилетий мое имя будет забыто, но наше открытие продолжит свое существование». (12 января 1920 года). Заплатить науке своим собственным именем. Заплатить, как я говорил, своим именем страховой взнос. И суметь сказать «мы» («наши открытия»), подписываясь в единственном лице. Это как будто он не знал, что, уже платя науке своего собственного имени, он также платит науке своим собственным именем, что он платит за почтовый перевод, посланный самому себе. Достаточно (!) создать для данной операции необходимую промежуточную почтовую станцию. Наука своего собственного имени: наука, которая в кои-то веки является, по сути, неотделимой, в качестве науки, от чего-то вроде имени собственного, как результата имени собственного, которому она собирается отдать отчет (взамен), отдавая ему отчет. Но наука своего собственного имени также является тем, что остается сделать как необходимый возврат к истокам и условиям такой науки. Однако спекуляция, очевидно, состоит — кто знает — в том, чтобы попытаться заплатить заранее такую цену, которая будет необходима для расходов подобного возвращения к отправителю. Расчет безоснователен, глубинная девальвация или прибавочная стоимость разрушают его вплоть до структуры. Но, однако, у него должен был быть способ связать свое имя, имя своих близких (так как это не происходит в одиночку) с этими руинами, своеобразный способ спекулировать на руинах собственного имени (новая жизнь, новая наука), сохраняющего то, что он теряет. Нет больше нужды в ком бы то ни было, чтобы сохранять, но это сохраняется в имени, которое сохраняет это для себя. Кого? Что? Поди узнай.