Деррида Жак - О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

и я, самый типичный из внебрачных детей, оставляя после себя подобных им и таких разных, везде понемногу

представь теперь, что я собираюсь рассказать некоторые фрагменты, совсем мелкие, незначительные, но тем самым требующие еще большей конфиденциальности с твоей стороны, рассказать тебе, тебе, единственной и самой прекрасной, историю моей жизни, чтобы наши будущие внучатые племянники, те, которые даже не будут носить наших имен, угадывая что-то, почти ничего, но то, что перевернет им душу, что они догадаются сквозь все секретные шифры, все эстафеты и почтовые коды о том, что унаследовали желание пережить всю эту красоту (не красивые вещи, которые исчезнут вместе с нами, но их красоту) на нашем месте, ревность, которую они наконец поймут — и в моем случае, ревность самого ревнивого мужчины, который когда-либо существовал (правда, что это только от тебя, моя «естественная», ты можешь смеяться, игнорируя любую ревность, и в этом тоже заключается один из твоих отравленных подарков, моя ревность — это ты), и тогда, и тогда я напишу, я напишу себе для них письма, самые ненастоящие, самые неправдоподобные, которые только могут быть, они больше не узнают, ввиду чего я притворяюсь, что говорю правду, притворяясь, что притворяюсь. Необозримо (я думаю, что говорил это, «необозримо», в «Носителе истины» и еще где-то; являюсь ли я реальным и единственным автором этого письма и тем же автором «Носителя…», кем тем же? Prove it), и они потеряются в этом, как и мы потерялись из виду, одним прекрасным днем, оба. Им больше не выпутаться из этого наследства, они войдут в состав «наших»: все наши дети, и все наши мертвые дети, потому что мы, как я тебе уже говорил однажды, уже переживаем их. И, однако (и вот почему), я люблю их, я не желаю им ничего плохого, напротив. Но все же, но все же…

В то же время я хочу их погубить, и пусть ничего они не узнают о нас, ничего не смогут сохранить, ни разгласить, никакого наследства, чтобы не на что было и претендовать, ради этого я взорвал бы всю землю. И ради противоположного тоже.

Итак, ты видишь, хотя ты и не видишь меня, но ты видишь… А они, моя надежда, увидят ли они цвет моей души, тот, который окрашивает один, по крайней мере один из моих голосов, когда в один злополучный вечер я задумал это предназначая тебе.

настроение писаря, истинного монаха. Я один, один, совсем один, хоть ты умри. Я тихо плачу, ты меня слышишь. Желание приговорить себя к смерти на моей совести, ты знаешь, почему, и твоя доля вины в этом есть. Что делают люди, когда говорят «я один»? Так как это никогда ни истина, ни ложь, речь идет, прежде всего, но во всех случаях это истина, о том, чтобы произвести эффект на кого-нибудь, сказать ему «приди».

Эти письма «Платона», которые Сократ, разумеется, не читал и не писал, я нахожу их сейчас более великими, чем само творчество. Я хотел бы позвонить тебе, чтобы прочитать вслух несколько отрывков из «высказываний», которыми они призывали, властвовали, задавали программу в течение веков (как бы мне хотелось их использовать для своего завещания, я печатаю их на машинке, а лучше, если когда-нибудь ты вернешь мне это письмо). Ты увидишь, эти люди невозмутимы, особенно великие профессора XIX века. И если бы я зачитал вслух, мы бы разразились хохотом, как когда-то (в лучшие моменты нашей жизни, самые незабываемые, не так ли, и особенно когда, назанимавшись вдоволь любовью, мы подкреплялись и когда мы подражали самым разным парам или ухажерам в ресторанах, преимущественно выходцам из Алжира, — ты всегда подражаешь лучше, чем я). Послушай, этот англичанин, Джон Бернет, он настаивает на том, чтобы письма оказались ненастоящими или незаконнорожденными, но при условии, что подделыватель был великим и безупречным экспертом, современником Платона, так как 50 лет спустя невозможно до такой степени освоить манеру речи. И к тому же он не уверен, что не прав, но в конце концов выслушай его, представь его, например, за кафедрой в Университете, скажем, Манчестера:

«Я считаю, что все письма, имеющие хоть какое-либо значение, принадлежат Платону, и соответственно я буду из этого исходить». Он будет из этого исходить! А затем немцы, без конца рассуждая " uber dieEchtheitderplaton. Briefe ".Один высказывается в пользу такого-то письма (Зеллер, как я полагаю, доходя до крайности, заявляет, что все они недостоверны), другой является сторонником такого-то и такого-то. Заметь, сегодня существует достаточное количество великих интеллектуалов, высказывающихся определенно, — располагаясь еще на позиции за и против, — одни за Сексуальность, другие против (это, похоже, принесло много зла, полиция, пытки, ГУЛАГ — то, что не ложно, но все же…), за или против Войны (это, кажется, приносило много зла в течение всей истории и т. д.), за или против Еврейского христианства только наполовину (а это принесло бы много добра или зла), за или против Речи, Власти, Средств массовой информации, Психоанализа, Философии, СССР, Китая или Литературы и т. д. Кто еще двадцать лет назад мог бы предсказать, что к этому вернутся, кто предсказал бы это еще до всех этих веков «культуры»?

Вот какое резюме делает француз из немецких работ по этой теме: «Риттер на основании достаточно углубленного изучения лингвистических критериев допускает подлинность III, VII (по меньшей мере существенно!!!) и VIII письма. Тем не менее, осторожно утверждает он, если эти послания не принадлежат самому Платону, то настоящий автор скомпоновал их, основываясь на заметках философа. В течение долгого времени У. фон Виламовец-Мелендорф был настроен очень скептически и делал исключение только для б-го Письма…» [перечитай его, как если бы я написал его сам, основываясь на «заметках философа», особенно концовку, в которой вот о чем говорится — только нужно было бы все перевести заново: «Это письмо, его необходимо читать всем троим, вместе, насколько это возможно, если нет, то хотя бы двоим одновременно, и так часто, как сможете. Рассматривайте его как некую форму клятвы, как соглашение, имеющее силу закона, на котором можно легитимно клясться с серьезностью, смешанной с шутливостью и болтовней, братом серьезности (на самом деле это paidia, «сестра» от spoude, они всегда переводят «сестра» вместо «брата», сваливая все на грамматику). Призовите в свидетели Бога, властителя всего сущего и будущего и всесильного отца первопричины и промысла, которые все мы познаем, если только мы философствуем по-настоящему, со всей ясностью, которая присуща мужчинам, наслаждающимся блаженством…» Нужно прочитать его на греческом, моя нежность, и как если бы я сам писал его вам]. Итак, я продолжаю свою цитату, цитату француза, говорящего о немце, брата-соперника Ницше, «фон Виламовец-Мелендорф был настроен очень скептически и делал исключение только для б-го Письма, против которого, по его признанию [!], у него не было серьезных возражений. Что же касается 7-го и 8-го, он их решительно отвергает, [!!! действительно, это говорит француз, но другой начал решительно отвергать] по причине того, что не в правилах Платона выставляться таким образом на публике [!]. Но он выражает публичное покаяние [!] в своем произведении о Платоне и отныне высказывается в пользу [!] VI, VII и VIII письма. Таково также и недавнее мнение Говальда (DieBriefePIatons, 1923).