Бертран Рассел - Философия логического атомизма

Однако до того, как мы начнём анализировать убеждение, необходимо рассмотреть теорию, которая, защищается ли она явно или же нет, по-видимому, неявно содержится в прагматизме и способна, в случае истинности, предоставить сильный аргумент в пользу этой философии. Согласно данной теории — за которую я не могу нести какую-то авторскую ответственность — нет единственного обстоятельства, которое можно описать как «убеждение в пропозиции», но убеждение заключается просто в случайной действенности. Некоторые идеи подвигают нас к действию, другие — нет; о тех, которые подвигают нас к действию, говорится как о идеях, в которых «убеждены». Бихевиорист, отрицающий образы, должен будет идти даже дальше и вообще отрицать образные пропозиции. Для него, я полагаю, убеждение будет подобно силе в физике, воображаемой фиктивной причиной последовательности действий. Животное, желающее А (каков бы ни был бихевиористский смысл «желания»), переходит к попытке осуществить В, мы тогда говорим, что животное «убеждено», что В подразумевается посредством А. Последнее есть просто способ объединения определённого множества актов и не репрезентирует какое-либо единственное обстоятельство в животном. Но этот взгляд, что бы не было сказано в его пользу там, где рассматривается животное, осуждается в отношении человеческих существ при допущении образов. При допущении образов становится невозможным отрицать, что образные пропозиции встречаются у людей, и ясно, что убеждение особо имеет дело с пропозициями, при условии, что пропозиции имеют место. И если это принять, мы не можем провести различие между пропозицией, в которой убеждены, и пропозицией, просто рассматриваемой, состоящей только в присутствии или отсутствии случайной действенности. Если мы соблюдаем максиму «одинаковая причина, одинаковое действие», мы должны придерживаться того, что если пропозиция, в которой убеждены, имеет действие, отличное от действия той же самой пропозиции, просто рассматриваемой, должно быть некоторое внутреннее различие между убеждением и рассмотрением. Факт, что убеждение не действует на нас так, как рассмотрение, удостоверяет в некотором внутреннем различии между двумя феноменами, даже когда рассматриваемая пропозиция является одной и той же в обоих случаях {1}. Последнее Возражение, по-видимому, фатально для установленной выше точки зрения, основанной на случайной действенности, хотя я считаю, что кое-какая истина предполагается данной точкой зрения. Мне кажется, что имеются различные чувства, которые могут придаваться пропозиции, одно из которых конституирует убеждение. Из них я привёл бы в пример воспоминание, ожидание и простое вневременное согласие. Существуют ли другие, я не знаю. Воспоминание для своей истинности требует, чтобы объективный коррелят пропозиции был в прошлом, ожидание — чтобы он был в будущем, тогда как для простого согласия не требуется какого-либо особого временного отношения убеждения к объективному корреляту. Дизъюнкция и импликация, возможно, могут затрагивать другие виды чувства убеждения. Главное значение этих различных чувств с нашей точки зрения покоится на затруднении, которое они создают при переводе феноменов убеждения в слова. По-видимому, оттенок полагает временное отношение в содержание того, в чём убеждены, тогда как, если рассмотренная выше теория верна, оттенок первично включается в природу чувства убеждения. Однако возможно, что можно упростить наше обсуждение, ограничиваясь простым согласием, поскольку несомненно возможно согласие с пропозицией, рассматривающей прошлое или будущее, как противоположное её воспоминанию или ожиданию. Если мы на самом деле правы, когда человек обладает не выраженным в словах убеждением, которое конституируется чувством согласия, происходит следующее: (а) мы имеем пропозицию, состоящую из взаимосвязанных образов и, возможно, частично из ощущений; (в) у нас есть чувство согласия; (с) у нас есть действительно имеющее место отношение между чувством согласия и пропозицией такое, которое выражается, когда говорят, что это пропозиция, с которой согласны. Для других форм убеждения мы должны только подставить вместо согласия другие чувства. В противоположность изложенной выше теории можно утверждать, что убеждение не является положительным феноменом, хотя сомнение и неверие являются таковыми. Можно утверждать, что то, что мы называем убеждением, включает только существование соответствующих образов, которые будут иметь воздействия, являющиеся характеристикой убеждения, если какая-то другая одновременная сила им противодействует. Можно развить бихевиористскую логику, начинающуюся с определения, что две пропозиции логически несовместимы, когда они вызывают в теле физически несовместимые движения. Например, для рыбы в одно и то же время нельзя быть убеждённой в двух пропозициях: «хорошо бы съесть этого червяка» и «этот червяк насажен на крючок». Ибо убеждение (в данном случае) заключалось бы в поведении: одно убеждение съесть червяка; другое — уплыть от него — всегда предполагая при этом (как неизменно делают бихевиористы), что рассматриваемой рыбе не наскучила жизнь. Не заходя так далеко, мы, тем не менее, можем согласиться с пассажем, который Джеймс (loc.cit, стр.288) цитирует из Спинозы: «Чтобы яснее понять это, представим себе мальчика, воображающего лошадь и ничего более. Так как такое воображение заключает в себе существование лошади и так как мальчик не представляет ничего, что уничтожало бы это существование, то он необходимо будет смотреть на лошадь, как находящуюся налицо, и не будет в состоянии сомневаться в её существовании, хотя и не знает о нём достоверно… я отрицаю, чтобы человек, поскольку он воспринимает, обходился без всякого утверждения. В самом деле, что такое значит воспринимать крылатого коня, как не утверждать об этом коне, что он имеет крылья? В самом деле, если бы душа кроме крылатого коня ничего другого не воспринимала, то она смотрела бы на него, как на находящегося налицо, и не имела бы никакой причины сомневаться в его существовании, равно как и никакой возможности признавать его, если только воображение крылатого коня не связано с идеей, уничтожающей существование этого коня». (Ethics, II, 49, Scholium.) [44] См.: Спиноза Б. Этика — Спб.: Аста-пресс ltd, 1993, С.83. С этой доктриной Джеймс полностью согласен, добавляя курсивом: «Любой объект, который остаётся непротиворечивым, ipso facto [45] ipso facto — в силу самого факта (лат.). является объектом убеждения и полагается как абсолютная реальность». Итак, если данная точка зрения корректна, из неё, по-видимому, следует (хотя Джеймс и не делает такого вывода), что нет нужды в каком-либо особом чувстве убеждения и что простое существование образов даёт всё, что требуется. Состояние ума, в котором мы просто рассматриваем пропозицию, без убеждения в ней или неверия в неё, будет тогда проявляться для нас как надуманный продукт, результат некоторой соперничающей силы, добавляющей к образной пропозиции позитивное чувство, которое может быть названо неопределённостью или отсутствием убеждения чувство, которое можно сравнить с чувством человека, ожидающего сигнал перед стартом. Такой человек, хотя и не двигается, находится в совершенно отличных условиях от условий человека, находящегося в полном покое. И поэтому человек, рассматривающий пропозицию в отсутствие убеждения, будет в напряжении, сдерживающем естественное стремление к реакции на пропозицию, которую он проявил бы, если бы ничего не мешало. С этой точки зрения убеждение главным образом состоит просто в существовании соответствующих образов без каких-либо противодействующих сил. То, что более всего рекомендует указанная выше точка зрения, по-моему мнению, есть способ, которым она соответствует ментальному развитию. Сомнение, неопределённость суждения и неверие — все они, по-видимому, более поздние и более комплексные, чем вовсе неотрефлектированное согласие. Убеждение, как позитивный феномен, если оно существует, по-видимому, является результатом сомнения, решением после обсуждения, с признанием не просто этого, но этого-скорее-чем-того. Нетрудно предположить, что собака обладает образами (возможно обонятельными) своего отсутствующего хозяина или кролика, которого она мечтает поймать. Но весьма трудно предположить, что она может просто развлекаться воображаемыми образами, которым не придано согласие. (Когда мы говорим о «согласии», в этот момент мы просто подразумеваем то влияние на действие, которое может естественным образом ожидаться, чтобы сопровождать убеждение.) Влияние галлюцинаторных образов также хорошо подходит этой теории. Такие образы, как кажется, часто становятся постепенно всё более и более живыми, по крайней мере до тех пор, пока они исключают противоречащие образы, которые предохраняли бы их от оказывающего влияние действия. Я думаю, можно допустить, что простой образ без добавления какого-либо положительного чувства, которое можно назвать «убеждением», склонен обладать определённой динамической силой, и в этом смысле спокойный образ имеет силу убеждения. Но хотя последнее и может быть истинным, оно не описывает ничего, кроме простейших феноменов в области убеждения. Например, оно никак не объясняет ни воспоминание, ни ожидание, в которых, хотя они и отличаются во многом по характеру действия, образ является знаком, чем-то указывающим за себя на иное событие. Оно не в состоянии объяснить убеждения, которые не результируются в каком-либо непосредственном действии, такие как убеждения математики. Поэтому я заключаю, что существуют чувства убеждения того же самого порядка, как и чувства сомнения, желания или неверия, хотя феномены, близко аналогичные феноменам убеждения, и могут продуцироваться простыми непротиворечивыми образами. Примеры, подобные примеру мальчика, воображающего крылатого коня, подвержены тому, чтобы продуцировать определённое смешение. Образ крылатого коня конечно же существует, и если мальчик рассматривает его как реальный, он не впадает в ошибку. Но образы, сопровождающиеся убеждением, естественным образом рассматриваются как знаки; убеждение заключается не в образе, но в чём-то таком, на что указывается (или в логическом языке «описывается») посредством образа. Это особенно очевидно в случае воспоминания. Когда мы вспоминаем событие посредством присутствующих образов, мы не убеждены в настоящем существовании образов, но в прошлом существовании чего-то похожего на них. Почти невозможно перевести в слова то, что происходит, без значительных искажений. Отстаиваемая мной точка зрения заключается в том, что в таком случае мы обладаем специфическим чувством, называемым воспоминанием, которое имеет определённое отношение к образу памяти. Образ памяти конституирует образную пропозицию, но перевод нашего убеждения в слова представляет собой «нечто подобное тому, что было», а не «нечто похожее на то, что есть», как это было бы при согласии, и не входило бы в природу воспоминания или ожидания. И даже этот перевод едва ли аккуратен, поскольку слова указывают не только на образы, но за образы, на то, что они обозначают. Поэтому когда мы используем слово, как если бы оно обозначало образ, нам требуется неестественное удвоение слов для того, чтобы достичь то, что обозначает образ. Последнее обнаруживает неожиданное усложнение, ведущее к Значительному недостатку правдоподобия. Но в целом вопрос адаптации языка к психологии после долгих лет, в течение которых ОН адаптировался к плохой логике, является таким трудным, что я едва ли сделаю больше, чем указав на некоторые связанные с ним проблемы.