Григорий Завалько - Понятие революция в философии и общественных науках: Проблемы, идеи, концепции

«Рассуждая чисто теоретически, мы не можем видеть в этой борьбе демократических и аристократических элементов архаических полисов искомой “генетической революции“ – тем более, что в них нет ничего принципиально отличного от позднейших демократических движений Античности, которые ни С. И. Ковалёв, ни любой другой марксистски мыслящий исследователь… не будет рассматривать как основную движущую силу исторического процесса – особенно после цитированных указаний товарища Сталина…

Революционная перестройка архаического родового общества в античное, рабовладельческое не может нами мыслиться иначе, как грандиозное столкновение двух основных классов-антагонистов – рабовладельцев и рабов. И лишь в качестве дополнительных волн… выступают в эту эпоху столкновения внутри свободной части общества в их разнообразных проявлениях, одним из которых является и реформа Солона» [307].

Статья опубликована в специальном номере журнала «Проблемы истории докапиталистических обществ», посвященном 40-летию смерти Энгельса, взгляды которого на эту проблему были прямо противоположными.

В дальнейшем революционное происхождение античного общества, как правило, также не признавалось. Но этот вопрос все же считался дискуссионным, поэтому были и исключения: статьи К. М. Колобовой «Революция Солона» (1939) и С. Гельфенбейна «Революция Клисфена» (1939); в послевоенные годы – статья С. Л. Утченко «Становление Римской империи и проблема социальной революции» (1964) и монография В. И. Кузищина «Античное классическое рабство как экономическая система» (1990) [308]. Авторы поддерживали точку зрения Энгельса, но не развивали ее. Более подробно ход революций в античных полисах (не только Афины) рассмотрен в книге «Рождение Греческого полиса» (1988) Э. Д. Фроловым, прямо назвавшим себя последователем С. И. Ковалёва и А. И. Тюменева. Используемый им термин «архаическая революция» представляется неудачным, так как не раскрывает характер революции.

В антично-рабовладельческой революции слишком многое было непривычно: проведение «сверху» путем изменения законодательства, без восстания; аристократические симпатии Солона, стремившегося спасти разорявшуюся часть знати от демоса (иногда это служило основанием лишь для того, чтобы не считать Солона революционером [309], иногда – не считать и его действия революцией [Яйленко — считает этот аргумент неотразимым. Но субъективные представления участников революций всегда расходятся с объективными последствиями их деятельности. Сам В. П. Яйленко признает прогрессивный характер действий Солона и его «уступки» демосу. Отрицая классовую борьбу в Афинах, он тут же говорит об оформлении полисных институтов и образовании сословий.] [310]); длительность; наконец, то, что она не привела к власти класс, сформировавшийся до нее, а создала условия для формирования новых классов. Но ничего противоречащего понятию «социальная революция» здесь нет. Один способ производства сменил другой – это главное.

Немало проблем ставит перед историками и гибель античного общества.Коренной характер этого социального преобразования ясен, не вызывает сомнения и наличие классовой борьбы в античном обществе, павшем, однако, под ударами извне. Можно ли выделить в данном историческом периоде социальную революцию и какую именно?

Поиски обычно велись в периоде упадка и гибели Римской империи. Вариантов решения три:

– прогресс в форме революции;

– прогресс в форме эволюции;

– регресс.

Как всегда, решение проблемы началось с выдвижения крайних точек зрения. Регресс понимался как гибель либо античного абсолютизма (H.A. Рожков), либо античного капитализма (Э. Мейер, А. И. Тюменев), полный разрыв с прошлым и начало нового исторического цикла; прогресс – как полная преемственность рабовладельческого и феодального способов производства. Прогресс при их смене означает приход к власти нового класса – социальную революцию.

Советские идеологические каноны требовали найти революцию «снизу», что и нашло выражение в сталинской идее «революции рабов».

Обоснования звучали так: «Специфической чертой этой революции, отличающей ее от революции крепостных крестьян или революции пролетариата, является то, что в результате социальной революции античности не имел места переход политической власти из рук одного класса в руки другого… Но эта особенность не лишает революционного переустройства античности характера социальной революции» [311]. Что в этом случае остается от марксистского понятия социальной революции – неизвестно.

В сказанное вождями верят или делают вид, что верят, пока вожди находятся у власти. С середины 1950-х годов о «революции рабов» почти не вспоминали. Но проблема оставалась. Если не рабы, то кто?

Следующий вариант ответа – движущей силой революции были крестьяне и/или варвары. Это утверждение находим в составленном историками ГДР «Словаре античности» (1987): «Революционный процесс перехода от античного рабовладельческого общества к феодализму начался в 4 веке, прошел через весь позднеантичный период и нашел свое завершение только в конце раннефеодальной эпохи, что для Западной и Центральной Европы соответствует IX-X векам. Движущей силой этой революции были крестьянство и вторгавшиеся на территорию Римской империи варварские племена… В возникавших на территории бывшей Западной Римской империи германских государствах социально-политическая революция происходила в более короткий срок и отличалась большей завершенностью (особенно там, где, как, например, у франков, крестьяне наделялись землей)» [312].

В возникновении химерической идеи «революции варваров» отчасти повинны и слова Ф. Энгельса о том, что античному обществу необходима была «коренная революция» и «только варвары способны были омолодить дряхлый мир гибнущей цивилизации» [313], однако он не выдавал метафору за научную концепцию.

Еще прямолинейнее, хотя с абсолютно других позиций, эта точка зрения проведена Арнольдом Джозефом Тойнби (1889-1975), называвшим варваров «внешним пролетариатом» Римской империи, а их вторжения – «классовой борьбой» [314].

Невольно приходишь к выводу, что, поскольку «варвары-революционеры» были германцами, идея «революции варваров» льстила самолюбию германских народов. В нашей же науке эта идея существенного распространения не получила (кроме приведенного выше мнения Б. Ф. Поршнева), хотя не могла не возникнуть после отказа от идеи «революции рабов».

Действительно, других кандидатов в революционную силу «снизу» нет. Когда А. Р. Корсунский попытался объявить «решающим фактором перехода от античного общества к средневековому» «свободных общинников», он закономерно пришел к «революции варваров»: «Силой, непосредственно осуществившей ликвидацию Римского государства, были народные массы – в первую очередь свободные общинники-варвары и отчасти свободные крестьяне на периферии Империи, у которых сохранился в какой-то мере общинный уклад» [315]. В то же время он обоснованно отвергает идею союза варваров и народных масс Империи. Картина единой революции отсутствует – тем более, что всерьез счесть варваров непосредственными носителями прогресса невозможно.