Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

"Заявляем полную свою солидарность с этой программой. - Ред.".

Уже сама необходимость написать такое примечание показывает, что этой солидарности автору пришлость достигнуть не без труда.

Дело в том, что мы принимали людей в свою организацию не по деталям их идеологии, а по энергии и готовности жертвовать своей жизнью в борьбе с общим врагом, и доказательством этого служит то, что наши главные деятели: Александр Михайлов, Кибальчич, Желябов, Перовская и другие не написали в "Народной воле" ни одной строки, и общий и принципиальный разговор, в котором главным образом спорили лишь Тихомиров да я, а все другие старались только нас согласовать, был лишь один раз, по поводу этой самой "Программы Исполнительного комитета".

Потом же, после получения Тихомировым согласия на ее напечатание, никто не вспоминал более о ней.

Но это еще не значит, что у нас тогда совсем не интересовались теоретическими вопросами социологического характера, - ими интересовались, но к ним относились так же спокойно, как, например, к вопросам о происхождении солнечной системы или жизни на небесных светилах. Большинство одинаково сочувствовало Бакунину, Лаврову, Михайловскому, Лассалю, Марксу и Энгельсу. А из немногих теоретиков одни,

53

как Тихомиров, считали как бы долгом верности своему прошлому симпатизировать более народничеству, другие же, как я, допускали и эволюцию в своих теоретических представлениях. На меня еще до возникновения "Народной воли" огромное влияние произвело чтение "Капитала" Маркса.

И до тех пор я много читал по политической экономии - и Адама Смита, и Рикардо, и Джона Стюарта Милля, - но ясно чувствовал, что все они ходят вокруг чего-то основного, но не в состоянии его сформулировать. И вот наглядное выражение Маркса, что "товар есть откристаллизировавшийся полезный труд", объединило для меня все формы продуктов в их трудовой ценности, которую до Маркса смешивали с рыночного ценою, тогда как она производит на деле лишь приливы и отливы на уровне трудовой ценности в зависимости от колебаний спроса и предложения на данный продукт. Я понял, что только с этого момента политическая экономия стала действительной наукой, и вывел из основных положений Маркса дальнейшие последствия, в результате которых появилась первая программная трещина между мною и Тихомировым.

Отсюда очевидно, как захотелось мне, во время пребывания за границей в 1880 году, привлечь и Маркса к сотрудничеству с нами в только что основанной при моем участии "Социально-революционной библиотеке".

В конце концов я поехал в Лондон, побывав по дороге и у Лаврова, который очень сочувственно отнесся к моему замыслу, но познакомил меня с Марксом не он, а мой товарищ по "Народной воле" Гартман, который часто бывал у Маркса.

На второй же день после моего приезда он отправился со мной к Марксу по лондонскому метрополитену, ходившему еще на локомотивах. Приехав в предместье, то по крышам домов, то в тоннелях, мы увидели наконец хорошенький беленький коттедж, где Маркс жил в те дни со своей дочкой Элеонорой. Я помню хорошо первое впечатление этой поездки. Mister Marx in? (Дома мистер Маркс?) - спросил Гартман молоденькую домашнюю работницу, когда она отворила выходящую на улицу дверь, после того, как мы три раза ударили в нее висящим молоточком, заменяющим в Англии звонок.

54

Она ответила Гартману, как знакомому, что Маркс еще находится в Британском музее, но дочка его дома. Почти тотчас же после нашего входа в приемную вышла и она, хорошенькая и стройная девушка немецкого типа, напоминавшая мне романтическую Гретхен.

Мы начали разговор по-английски, но она, заметив, что я, затруднившись сказать какое-то английское слово, употребил вместо него французское, сейчас же перешла на французский язык, на котором уже и продолжались все наши разговоры.

И вот здесь мои воспоминания начинают двоиться: то мне кажется, что мы и с Марксом виделись в тот же день, то, наоборот, представляется, что Элеонора, просидев с нами с полчаса, сказала, что он возвратится поздно, и мы виделись на следующий день.

Но я хорошо помню, что мое первое впечатление от Маркса было определено фразой: как он похож на свои портреты!

После того как мы поздоровались и уселись вокруг небольшого стола с диваном у стены, я, смеясь, сказал ему это.

Он тоже засмеялся и ответил, что это ему часто говорят и что как-то курьезно чувствовать себя человеком, на которого не портрет его похож, а он сам похож на свой портрет.

Оказалось, что он меня уже ждал с большим интересом, потому что Гартман, которому я предварительно написал о своем приезде и о замысле побывать у Маркса, уже несколько дней назад предупредил его об этом. Маркс мне сказал, что очень будет рад дать мне даже не одну статью для "Социально-революционной библиотеки" и снабдит выбранную нами его статью небольшим предисловием, как только мы пришлем ему корректуру ее перевода. Узнав, что я могу остаться в Лондоне лишь три-четыре дня, он пригласил меня побывать у него еще раз до отъезда и обещал приготовить мне несколько своих и Энгельса книжек.

Маркс был в то время действительно совсем таким, каким он представлен на его портретах, которые принадлежат тому времени. Он показался мне скорее среднего роста, но довольно широкого сложения, был очень приветлив с нами обоими, но сразу чувствовалось во всех его движениях и словах, что он вполне понимает свое выдающееся значение.

55

Никакой мрачности или замкнутости, о которой я от кого-то слыхал, я в нем совершенно не заметил.

В то время в Лондоне был такой туман, что во всех домах горели лампы, в том числе и у Маркса, и я даже ясно помню, что у него светилась лампа с зеленым абажуром, но и при этом освещении я хорошо рассмотрел и его, и его кабинет, в котором три стены были уставлены книгами, а на четвертой были какие-то портреты.

Кроме его и Элеоноры, никто к нам не выходил, и у меня составилось впечатление, что в то время в его домике не было других членов семьи Маркса. Элеонора же все время выбегала к нам и, сидя на кушетке несколько в стороне, принимала участие в разговоре, причем нам приносили по чашке чая с бисквитами, и разговор продолжался главным образом о наших народовольческих делах.

Маркс чрезвычайно интересовался ими и говорил, что наша борьба с самодержавием представляется ему и всем европейцам чем-то совершенно сказочным, возможным только в фантастических романах.

Просидев с полчаса, мы с Гартманом не хотели его задерживать и отправились домой.

Но когда через два дня я снова зашел к нему перед отъездом, я тоже провел с ним и с дочерью некоторое время и при прощании он мне вручил приготовленные для меня пять или шесть книжек и снова обещал написать к той, которую мы выберем, предисловие, как только мы пришлем к нему первую корректуру перевода.