Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

Затем был зачитан доклад Генерального Совета 443 - читали по очереди Маркс, Энгельс и другие члены Совета.

О том, каким превосходным лингвистом был Энгельс, вы можете судить по следующему факту: как-то утром мы завтракали у себя в отеле. Энгельс сидел слева от меня, а моими соседями справа были два незнакомца: один - седой старик, другой - средних лет. Энгельс шепнул мне: "Осторожно, не разговаривайте со мной, эти двое - русские шпионы", а затем, насмешливо улыбаясь этим господам, громко сказал что-то по-русски, из чего я уловил только слово "русский". Незнакомцы сделали вид, что не слышали того, что сказал Энгельс, и замолчали. В следующие дни я убедился, что Энгельс был прав: я видел, как эти два субъекта все время околачивались вокруг помещения, где заседал конгресс, а в отелях, где остановились делегаты, шпионы усердно приглядывались и прислушивались. Энгельс изучал русский язык, когда ему уже перевалило за 60 лет, - подвиг, непосильный для таких стариков, как я. Сам я после 50 лет не изучил ни одного нового языка, хотя и овладел английским, на котором до приезда в Нью-Йорк разговаривать не мог.

Отчет был написан на английском, французском и немецком языках. Это был довольно объемистый документ, и, насколько я помню, его содержание сводилось к тому, что положение нашей организации во всем мире далеко не блестящее, особенно в финансовом отношении, поскольку во многих странах у нее мало членов,

145

уплативших свои взносы. О русских членах Интернационала вообще не упоминалось, поскольку из вашей великой страны членские взносы не поступали. Так как некоторые делегаты из Италии и Испании не знали никакого языка, кроме своего собственного, меня назначили переводчиком на испанский и итальянский языки и я немало потрудился, переводя весь доклад, а также все замечания и вопросы с мест, на которые Маркс и Энгельс подробно отвечали.

Маркс говорил не очень гладко, он не был особенно эффектным оратором. Энгельс обращался к аудитории в разговорном тоне, в его выступлениях было много сарказма и юмора, "в стиле буршей", как мы, немцы, обычно определяем беседу студентов. Маркс, когда говорил, иногда ронял монокль и, не спеша, водворял его на место, на правый глаз. Хотя ему в то время было пятьдесят пять лет, он был еще очень крепок физически, в густых волосах и бороде только пробивалась седина. У него был смуглый цвет лица, ничто в его внешности не выдавало его еврейского происхождения. Еще в университете товарищи дали ему прозвище "Мавр". Американские юнцы, вероятно, окрестили бы его "негром". Его жена и дети всегда называли его "Мавром", видя в нем скорее веселого товарища, чем сурового и властного главу семьи.

После того как доклад Совета был зачитан и переведен, его передали комиссии по организационным вопросам. Затем были зачитаны и частично обсуждены доклады из разных стран, причем многие делегаты сделали только устные сообщения. Как видите, моя должность переводчика далеко не была синекурой, мне все время приходилось быть "на посту", а, кроме того, я ведь был председателем специальной комиссии, которой поручено было доложить конгрессу свои выводы относительно обвинений в подрывной деятельности, выдвинутых Генеральным Советом против Бакунина и Гильома.

В состав этой комиссии, работавшей по вечерам после заседаний, входили делегаты Люкен, Вальтер, Спленгар, Вишар и я. Нам передали огромное количество писем, печатных документов, отчетов и т. п., и мы пять дней до поздней ночи разбирались во всем этом материале, прежде чем прийти к определенному решению.

146

О том, что произошло однажды вечером во время заседания нашей комиссии, когда один из членов Альянса грозил застрелить меня, я рассказывал в своем письме к Бартону * и нет необходимости повторять это здесь. Добавлю только, что человек, который грозил мне револьвером, носил обычно в виде пояса красный шелковый флаг, который он, очевидно, собирался развернуть в тот момент, когда во всем мире будет провозглашена Социальная Революция. [...]

ЭПИЗОД

После окончания первого дня заседаний Гаагского конгресса я попросил делегатов задержаться на несколько минут в зале, так как должен сделать объявление личного характера. Затем я громко произнес: "Заявляю, что считаю Рудольфа Шрамма негодяем и вором, так как он, будучи прусским консулом в Милане, не только не сумел защитить меня от оскорблений со стороны итальянской полиции, но и помог ей обокрасть меня! Что может он сказать по этому поводу? Он находится здесь, в Гааге, и пытался заручиться поддержкой Карла Маркса для того, чтобы добиться избрания в германский парламент". Репортеры местной и иностранной прессы извратили эти мои слова, сообщив, будто конгресс приговорил бедного господина Шрамма к смерти! А на следующее утреннее заседание явился возбужденный г-н Шрамм и потребовал, чтобы человек, назвавший его вором, либо публично принес ему извинение, либо дрался с ним на дуэли. Я уже писал товарищу Бартону о том, что случилось позднее: о моей встрече со Шраммом и о том, как он ретировался, когда я отказался драться с ним, так как осуждаю дуэль как нелепый пережиток средневековья, хотя, будучи студентом, участвовал в нескольких так называемых "поединках", в которых оружием нам служили длинные, тонкие и острые клинки. Я был несколько раз ранен в голову, шрамы видны до сих пор.

На этом дело закончилось, и мы вновь занялись нашей текущей работой.

* См. настоящее издание, ч. 2, с. 135-139. Ред.

147

ИСКЛЮЧЕНИЕ

В то время как комиссия по делу Бакунина до полного изнеможения занималась утомительной работой - читала письма, документы, доклады и выдержки из книг, остальные члены конгресса отдыхали - сидели по своим отелям или ходили в театры, на концерты, в парки и на взморье 444. Насколько мне известно, никаких тайных собраний не устраивалось. Все велось открыто: Маркс и Энгельс составили свои планы еще задолго до приезда в Гаагу. Они переписывались с членами Интернационала во всем мире, особенно интенсивно с Ф. А. Зорге и другими в США, и, таким образом, по вопросу о перенесении Генерального Совета из Лондона в Нью-Йорк уже договорились до того, как провели голосование. Так же было твердое намерение избавиться от Бакунина, уже ставшего для Интернационала источником постоянных неприятностей. Его так называемыи Альянс кишел "агентами-провокаторами", шпионами и маньяками. В этом я убедился на собственном опыте, когда работал и занимался агитационными и организационными вопросами в Италии. Повсюду я наталкивался на препятствия и противодействие изнутри. Некоторые из этих субъектов пытались помешать мне, убеждая одураченных ими людей в том, что я "straniero" (иностранец), "tedesco" (немец), с которым порядочные итальянцы не должны иметь ничего общего. Некоторые из них регулярно совершали поездки в Швейцарию, в Лугано, отчитывались там перед Бакуниным и возвращались, получив от него новые инструкции. Один из этих субъектов, Джузеппе Винченцо Тестини, легкомысленный мальчишка, даже подсмеивался над их великим русским божеством, рассказывая мне, между прочим, что Бакунин сказал о своей белокурой молодой жене: "И дураком же я был, что связался с этим созданием!" Не характерно ли это для хвастуна, всю жизнь бывшего великим путаником и в России, и в Саксонии, и во Франции, где он провозгласил "отмену государства" в Лионе в 1870 г. 445, когда наши братья боролись в рядах Коммуны, сам он целый день курил сигары и пил шампанское в здании муниципалитета, а потом позорно бежал, узнав, что правительственные войска очистили город от револю