Георг Гегель - ФИЛОСОФИЯ РЕЛИГИИ

Задержимся на миг на этом субъективном примирении - оно напомнит нам о примирении, которое находили греки, покорствуя необходимости. Уступать неотвратимому року - к этому призывали мудрецы, к этому особенно звала мудрость трагического хора, и мы поражаемся покою греческих героев, которые свободно принимают жребий, дарованный им судьбой, и дух их не сломлен. Такая необходимость и уничтожаемые ею цели их воления, необоримое могущество судьбы и свобода все это, казалось бы, противоборствующие стороны, и они, казалось бы, не допускают примирения, не допускают даже и умиротворения. И действительно, владычество этой античной необходимости окутано печалью, и ее, эту печаль, не отвергаешь с упорством и ожесточением, и ее жалобы, скорее, утолит молчание, нежели смягчит исцеление души. То примирительное, что обретал дух в идее необходимости, следует искать исключительно в том, что дух держится именно этого абстрактного результата необходимости - «Это так!», «Это так есть!», - результата, который дух совершает сам в себе. В этом чистом «есть!» нет уже никакого содержания: все цели, интересы, желания и даже самое конкретное чувство жизни отсюда удалились и исчезли. Дух порождает этот абстрактный результат в себе, когда оставляет уже именно это содержание воления, самый смысл своей жизни, когда отрекается от всего. Так обращает он в свободу насилие, причиняемое ему роком. Ибо насилие может настигнуть его, лишь схватив те стороны, у которых в его конкретном существовании есть внешнее и внутреннее бытие. В своем внешнем существовании человек подвержен внешнему насилию - других людей, обстоятельств и т.д., но у внешнего его существования корни в его внутреннем, в его влечениях, интересах, целях, это - узы, праведные и нравственно преподанные или же неправедные, которые подчиняют его насилию. Но корни - это корни его глубин, они - его; он может вырвать их из своего сердца; его воля, его свобода - это сила абстракции, способная превратить сердце в могилу сердца же. Итак, сердце, отрекаясь - внутри себя, ничего не оставляет насилию; то, что крушит сила, - это наличное бытие без сердца, такое внешнее, где она не находит человека; там, куда приходится удар, там его уже нет.

Прежде было сказано, что человек держится результата («Это так!») необходимости как результата, то есть он произвел это абстрактное бытие, а это другой момент необходимости, опосредствование через отрицание инобытия. Это иное - это вообще определенное, как то внутреннее бытие, какое мы видели, - отказ от конкретных целей, интересов, ибо это не только узы, которые привязывают человека ко всему внешнему и порабощают его всему внешнему, но это особенное, внешнее по отношению к сокровенно-внутреннему, к мыслящей чистой всеобщности, к простому сопряжению свободы с самою собой. Вот сила этой свободы - держать все в абстрактном единстве, все особенное полагать вне себя, превращать его в нечто внешнее по отношению к себе, так, чтобы она уже не была затронута ничем этим. Отчего мы, люди, бываем несчастны, или недовольны, или хотя бы только угрюмы, - так это вследствие раздвоения в нас самих, то есть того противоречия, что в нас есть вот такие влечения, цели, интересы или хотя бы только вот такие требования, желания и рефлексии, и в то же время в нашем существовании - [присутствует] и их иное, их противоположность. Этот раскол и эта непримиренность в нас могут быть разрешены двояким образом: в одном случае все наше внешнее существование, наше положение, обстоятельства, касающиеся нас, - вообще все интересующее нас придет в гармонию с корнями интересов в нас самих, и эта гармония воспринимается как счастье и удовлетворение; в другом случае, при таком распаде обеих сторон, а следовательно, в несчастье, некоторое удовлетворение производится на свет не умиротворением, но естественным спокойствием души или, при более глубоком оскорблении энергичной воли и ее справедливых требований, и героической силой души - производится на свет тем, что душа довольствуется данным, приспособляется к существующему, уступая, но уступая не односторонне все внешнее, всякие обстоятельства, условия, распрощавшись с ними как с преодоленными и покоренными, но отказываясь по собственной воле и от внутренней определенности, расставаясь и с внутренней определенностью. И такая свобода абстракции не обходится без боли, но и самая боль принижена до естественной боли, и здесь нет боли раскаяния, возмущения несправедливостью, но нет и утешения и надежды, тут нет для души даже потребности в утешении, потому что утешение предполагает еще некое сохраненное и утверждаемое притязание, которое не удовлетворено чем-то одним, требует возмещения в чем-то ином, которое, еще надеясь, таит про себя некое желание.

Вот в этом и заключен упомянутый момент печали печали, которая застилает всю эту просветляющуюся в свободу необходимость. Свобода - это результат опосредствования отрицанием всего конечного, как абстрактное бытие, удовлетворение - это только пустая сопряженность с самим собою, лишенное содержания одиночество самосознания наедине с самим собою. Такой недостаток заключен в определенности результата и в определенности исходного пункта; эта определенность - одна и та же в обоих случаях, а именно она есть неопределенность бытия. Тот же недостаток, который был отмечен в складывании процесса необходимости, как он существует в сфере воления субъективного духа, обнаружится в этом процессе и как предметном содержании мыслящего сознания. Но этот недостаток не заключен в самой природе процесса, и этот процесс теперь надлежит рассмотреть в теоретическом виде, что и является нашей специфической задачей.

Всеобщая форма процесса, как было указано, - это опосредствование самим собою, содержащее момент опосредствования иным таким образом, что иное положено как подвергнутое отрицанию, как идеальное. Равным образом процесс был представлен и в своих ближайших Моментах, в том, как он наличествует в качестве религиозного процесса возвышения к богу в человеке. С этим данным у нас истолкованием самовозвышения духа к богу нам надлежит сравнить то его истолкование, которое заключено в его формальном выражении, называемом доказательством.

Различие кажется малым, однако оно значительно и составляет основание того, почему такой способ доказывания представляется всем недостаточным и в целом уже оставлен. Мирское случайно, и потому есть абсолютно необходимое существо - вот как простейшим образом организована взаимосвязь.

Но если при этом и говорить о существе, а мы ведь говорили только об абсолютной необходимости, то, как бы таким образом ни гипостазировать ее, все равно существо остается неопределенным, не субъектом и не чемлибо живыми тем более не духом, а в какой мере в существе как таковом заложено определение, которое могло бы нас здесь интересовать, об этом речь пойдет позже.