Мераб Мамардашвили - Эстетика мышления

Вернемся сегодня к тому, что я говорил о «поколении, которое не должно пройти». Я воспользовался для этого евангелическим образом, мелькнувшим в речи апостола Павла. Этот образ выражает глубокое сознание тех людей, поколение которых действительно не прошло, с них и началось христианство как мировая религия. Но сам-то Павел этого не знал, когда обращался к своим слушателям со словами: «Это поколение не пройдет». Попытаюсь еще раз объяснить это на примере того, как работает мышление в нашей гражданской жизни, наших непосредственных делах, связав проблему непроходимого поколения с проблемой философа или мыслителя, чтобы пробудить в вас желание самим подумать над тем, как вы жили, как жили ваши предки и как мы можем теперь жить.

Когда я говорил о человеке, который может выпасть из потока времени, неумолимо стремящегося остановиться, я связывал такую остановку с задачей человека понять . А если вспомнить призыв Спинозы «не плакать, не смеяться, но понимать», то это и значит не плакать , потому что плакать — _ это участие в потоке, как и смеяться или подмигивать . При этом, когда я говорю слово «понимать» и противопоставляю его словам «смеяться» и «плакать», я вовсе не имею в виду, что тот, кто понимает — человек без чувств. Наоборот, еще Декарт говорил, что Lumen lumenis naturalis ardo amoris («Естественный свет — это духовный пыл»). А один из французских поэтов, определяя поэзию, употребил такое выражение: «concsience ardente». То есть поэзия _- это «воспламененное сознание». Казалось бы, сознание для нас это что-то вынутое из страстей, бесстрастное, но в действительности оно воспламененное. Почему и как это?

Сформулирую сначала саму мысль, а потом будем идти к ней. То, что мы называем «Мыслью» с большой буквы, есть то же самое, что и философия, но философия не как профессия и дисциплина, а как акты, которые совершаются в наших человеческих, жизненных состояниях и которые потом можно описать лишь как философские. Вот в нас что-то произошло, и чтобы описать это происшедшее, нам понадобятся философские понятия — бытие, сознание, мышление и т. д. Попробуйте ухватить эту тавтологию. Она похожа на то, как некоторые люди определяют физику: физика — это то, о чем говорят физики. Как это ни странно, это самое емкое определение физики. Математика — это то, чем занимаются математики. Значит, в нас, независимо от того, знаем мы о философии или не знаем, читали мы философские трактаты или нет, есть определенные состояния, определенные точки нашей жизни, находясь в которых, мы совершаем какие-то духовно-экзистенциальные акты. И эксплицировать и описывать их мы можем только прибегая к специальным философским понятиям. Но тот человек, который совершил эти акты, мог ведь ничего не знать о таких понятиях и даже таких слов не слышать никогда.

В связи с тем, что я говорил о поколении, для начала, я выражу свою мысль так: мысль есть наш способ приобщения к некоторой динамической вечности или к вечному настоящему, к тому, что есть всегда, или всегда становится, всегда о-существляется . Мы к этому можем приобщиться актом, который и есть мысль. А если этого акта не совершаем, то наша душа и мы сами разрушаемся в потоке. Итак, мы мыслим, вынужденные тем, чтобы не разрушилась наша душа, и, выполняя этот акт, приобщаемся к тому, что я назвал вечным настоящим. А оно есть какая-то область, где одновременно в переплетении, взаимодействии, в перекличке, в символических корреспонденциях даны многие явления, акты, связи, люди; где Платон одновременен нам, и мы одновременны Платону. Почему? В чем дело? Дело в том, что мысль выступает там, где человеческая история разыгрывается как драма, а человеческая драма вечна.

Посудите сами. Как живые существа, к чему мы стремимся? Прежде всего к полноте своего потенциального существования, хотим реализовать себя в терминах человеческого достоинства и какого-то взаимоотношения с целым своей жизни, в которой стремимся овладеть ею и сделать так, чтобы она не протекала у нас между пальцами, собрать разрозненные куски своего существования и т. д. Я перечислил целый ряд задач, с которыми мы все время имеем дело. Ведь в этих задачах мы общи с любым человеком, который жил и 2000 лет тому назад, — он занимался тем же самым. Нахождение в этих задачах, в кругу такого рода забот — вечное достояние человека. Неважно, сколько книг написал Платон или сколько царств завоевал Александр Македонский — царства уходят, проходит слава людская, книги исчезают и другой человек может написать в десятки раз больше (у нас есть графоманы, которые написали в десять раз больше, чем Платон). А нам осталось от Платона его пребывание в том, что единственно является вечным достоянием человека в осуществлении драмы человеческого бытия. То есть внутри того, что я описал словами «реализовать себя в полноте своих сил».

Повторяю, мы хотим прежде всего жить , но жить так, чтобы быть принятыми миром и другими людьми именно в том, что мы считаем в себе самым живым, искренним и честным. Вот этот клубок вещей условно можно назвать динамической вечностью, потому что мы как конечные существа не можем пребывать внутри этой вечности, не совершая усилия. Ведь человеческое достоинство не есть качество, которое может быть однажды завоевано и положено нами в карман. Его приходится все время рождать заново, или впадать в него заново. И то же самое мысль — ее нельзя иметь. Мысль есть нечто, во что мы заново, снова и снова должны впадать, «как в ересь», как впадают в любовь или так, как перефразировал однажды Мандельштама русский бард Галич. Строчка из известного стихотворения Мандельштама, написанного после того, как он в одной из своих ссылок выбросился из окна больницы и отделался тем, что просто сломал руку, звучит так: «Прыжок. И я в уме» . Это и перефразировал Галич выражением «перепасть (или опрокинуться) головою в лебеду». То есть для того, чтобы быть умным, иногда нужно сойти с ума, или умно сумасшествовать.

Так вот, не проходит поколение, которое состоит из людей, способных держать мысль и время, — поток-то течет, все унося, — чтобы тем самым сковать его вечностью, наложить на него какие-то обручи. Сковать поток вечностью — это и означает стать вертикальным. Помните, я вводил образ вертикального человека — стоящего и бодрствующего, не спящего. Это очень важный образ для описания состояния мысли. Естественным образом мы из состояния мысли выпадаем: наше внимание ослабевает, мы не можем на одном и том же уровне концентрации наших сил удержать мысль. В таком состоянии эмпирически пребывать постоянно мы не можем — мы неизбежно «засыпаем», рассеиваемся. Поэтому, скажем, в евангелическом образе спящих апостолов (когда Христос обращался к ним с просьбой: «Хоть сейчас не спите, побудьте со мной») не содержится ничего психологически порицательного в адрес самих апостолов, здесь просто описывается удел человеческий. Все мы засыпаем. Но одновременно этот образ указывает и на те моменты, когда у нас может быть мысль, а именно — когда мы бодрствуем во всем составе своего существа и напряжения всех доступных нам сил.