Назип Хамитов - Философия одиночества

Именно абсолютный холостяк наиболее пригоден для того, чтобы стать монахом, и монашество выступает для него наиболее полным преодолением одиночества, помогая превратить неразделенную любовь и инфантильную привязанность к матери в нечто более высокое.

Однако монашество абсолютного холостяка проистекает от слабости, а не от силы. Очень часто он не возвышает свой эротизм до мистического слияния с Абсолютом, а получает санкцию на абстрактное освобождение от зротизма. Он возвращается в бесполое бытие подростка.

Его бесцветное одиночество порождает бесцветное монашество.

Он становится бесцветным проповедником и бесцветным лектором, он вечно обречен приносить с собой серое бытие и тусклые глаза…

Еще одним типом убежденного холостяка могут быть мужчины, ищущие и не находящие свой идеал. Их одиночество порождено несостоявшейся любовью. Это люди, как правило, пребывающие в активном поиске и почти полностью превращающие волю к одиночеству в волю к выбору. Они не бегут от женщин. Наоборот, смысл жизни они находят в покорении женщин. Классическими типами здесь выступают Дон Жуан и Казанова.

Таких холостяков называют не холостяками, а свободными мужчинами. Мир для них — это цепочка побед и разочарований, которые доставляет им женский род. В их лице мы видим перенесение юношеских влюбленностей во взрослость. Но теперь эти влюбленности есть ступени трагического поиска любви, лишающего их заботы одной женщины. Свободные мужчины принципиально отличаются от абсолютных холостяков и находятся дальше от края бездны, но так же ходят по краю и не менее одиноки. Однако в их одиночестве нет замкнутости и затхлости, отличающих абсолютного холостяка: оно насквозь продувается ветром, и в нем есть трагическая надежда. В следующей части мы попытаемся постичь логику их жизни.

К свободным мужчинам мы можем отнести холостяков, порожденных творческим одиночеством. Они не могут быть абсолютными холостяками уже по той причине, что творчество требует эротического слияния с женщиной и женским; однако достаточно часто им необходима свобода от быта с лицом противоположного пола…

Жажда этой свободы часто приводит к тому, что творец обладает только мистической связью с женщиной.

Материальные отношения с женщинами минуют его, как пейзажи в окнах поезда. Такой творец движется вперед, ему некогда и незачем останавливаться. Секс, переживания по поводу болезней ребенка, получение чинов и званий во имя семьи — все это обходит его стороной. Жизнь вдвоем заменяется постижением женщины в одиночестве. Здесь есть впадение в бытие абсолютного холостяка и прорыв к апокалиптическому преодолению его. Холостое бытие становится чем-то возвышенным, более того, оно становится наименее холостым бытием. И уж по крайней мере, менее холостым, чем у многих женатых мужчин.

Но это все-таки бытие на краю бездны.

Кант и Ницше, эти великие холостяки, избегают серости абсолютного холостяка именно благодаря мистическому видению любви и женского. Однако мистическое видение женского бесконечно сложно и трагично. Оно выскальзывает из мыслей и слов.

Видение любви не может заменить любовь. Кант приходит к сухости антиномизма, Ницше — к безумию вечного возвращения Сверхчеловека…

Таким образом, лишь абсолютный холостяк является действительным холостяком и обладает завершившимся одиночеством. В его бытии необходимо соединяются неразделенная любовь и привязанность к матери. Может ли одна из этих причин породить абсолютного холостяка? Наверное, нет, ибо такой холостяк лишен абсолютной устойчивости холостого бытия, и в каждое следующее мгновение может кардинально изменить его.

Сама по себе зависимость от матери почти всегда обречена быть разорванной. Разрывая ее, холостяк освобождается для любви. Но если эта зависимость обоюдна, разрыв ее всегда чреват трагедией.

Это прекрасно показала Урсула Ле Гуин в романе «Порог». Юноша, бытие которого контролируется матерью, полюбив, восстает против нее. Он обречен сразиться с ней и уничтожить образ матери-чудовища в своем бессознательном. Вспышка одиночества потрясает его, но именно она освобождает его от одиночества. Она освобождает его от одиночества-зависимости и позволяет прорваться к любви. Только сила зарождающейся любви и ее разделенность делают это возможным.

Соединение неразделенной любви и привязанности к матери — есть тайна бытия абсолютного холостяка.

Великий холостяк есть человек, ставший одиноким ради великой цели. Он выбирает служение этой цели и предпочитает его суетному общению с женщиной и женщинами. Непосредственное общение с женщинами он заменяет постижением абсолютной женственности, недостижимой в телесности нашего мира.

Выше я соединил Канта и Ницше в бытии великого холостяка и в переживании кризиса этого бытия. Но одиночество Ницше принципиально отличается от одиночества Канта. Кант упивается своим холостым бытием, он погружен в него, не испытывая необходимости в соборности и Музе. Божественная мудрость — вот та единственная женственность, которой он полнокровно обладает и которая заменяет ему бытие с женщиной. Кант наполнен одиночеством-наслаждением, Ницше мучительно тяготится одиночеством.

Ницше недостаточно обладания мудростью. Такое обладание перестает быть для него ценностью. Он жаждет присвоения бытия, лежащего за пределами знания и веры. Это бытие, находящееся для прежних поколений европейских философов в Божественном Бытии, Ницше пытается найти в самом человеке. Он пытается найти его в общности однодумцев и разочаровывается в такой общности.

Ницше отталкивает обыденность человека. И тогда он поворачивает вспять эволюцию человека. Он смотрит вверх. Так рождается Сверхчеловек.

Его рождение знаменует новую эпоху одиночества Ницше — одиночество вдвоем с призраком Сверхчеловека. Для того чтобы спастись от ужаса этого одиночества, необходим посредник, третье лицо между Ницше и Великим Неизвестным. Таким лицом становится Заратустра.

Ницше передает Заратустре свое одиночество и свое презрение к женщине и человечеству. Заратустра становится тенью одиночества Ницше.

Он становится символом одиночества Ницше и его мифом.

Но одиночество пророка Заратустры передается Ницше и усиливает его одиночество. После этого метафизический образ женского все больше меркнет в его глазах. И вместе с этим тускнеют глаза Ницше. Его ожидает бездна.

Заратустра есть образ, отнимающий у Ницше способность любить.