Георг Лукач - Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества

Глубина марксовской критики проявляется в том, что она совершает восхождение от проблем действительной жизни к абстрактнейшим вопросам гегелевской диалектики, дает единственно верное их решение в диалектико-материалистическом смысле и, отправляясь отсюда, тотчас же находит непосредственную связь этих вопросов с актуальными жизненными проблемами. Здесь мы имеем дело с главным противоречием всей философии Гегеля, с противоречием, позже названным Энгельсом противоречием между методом и системой [30].

В этом противоречии, однако, заключается противоречивость гегелевской философии по вопросу о человеческом прогрессе и особенно по вопросу о месте в историческом процессе капиталистического общества как вообще, так и в его особенной немецкой форме. Хотя вопрос о снятии и представляет собой в гегелевской философии, с одной стороны, абстрактную форму самой диалектики, с другой стороны, он имеет огромнейшее значение для социальной философии и философии истории Гегеля. Столкновение прогрессивных и реакционных тенденций у Гегеля концентрируется поэтому в той противоречивости диалектического процесса снятия, критику которого мы только что проследили у Маркса.

Социалистическая критика "отчуждения" обнаружила в капиталистической форме труда действительный и подлежащий действительному снятию способ бытия отчуждения. Философское обобщение этой критики показывает, что гегелевская концепция "отчуждения", согласно которой сознание в своем инобытии как таковом находится "у себя", содержит со ipso значительный реакционный момент, защиту существующего, невзирая на историческое его преодоление. То, что у Гегеля в отношении к прошлой истории постоянно присутствует и противоположная тенденция, лишь подтверждает правильность критики его Марксом и Энгельсом — наличия в гегелевской философии неразрешимого противоречия между методом и системой. Это противоречие и заложенные в нем тенденции играют огромную роль в великих идейных спорах 40-х годов, осуществивших идеологическую подготовку демократической революции. Здесь мы имеем дело с двумя различными мировоззрениями, которые, однако, в равной мере ведут к политической пассивности, к непониманию конкретных проблем демократической революции и, более того — в теоретическом отношении — к непониманию революции вообще. Общая значимость этих проблем выходит далеко за пределы споров 40-х годов, так как ложность выдвигавшихся теоретических положений коренится в характерной для капитализма общественной жизни, а дебатами 40-х годов о гегелевской форме диалектического снятия определялась лишь форма постановки этих проблем. Одна из форм этих ложных воззрений представляет собой непосредственное развитие гегелевского идеализма, его дальнейшую субъективизацию, гипертрофию его идеалистических ошибок младогегельянцами. Другая такая форма проистекает из гносеологически верной, но абстрактной и односторонней критики Фейербахом гегелевского снятия.

Рассмотрим сначала первое направление критики Гегеля. Если, по Гегелю, "отчуждение" есть в конечном, итоге "отчуждение" сознания, то оно и снимается в сознании, исключительно благодаря сознанию. У самого Гегеля остается непроясненным совпадение абсолютного знания с обладающим этим знанием философом. В силу своего объективизма Гегель противится трактовке этого совпадения как присущего лишь индивиду. Однако такая тенденция имманентно присутствует в гегелевской позиции. Прав Генрих Гейне, показавший в форме иронии и самоиронии вытекающие отсюда следствия: "Я никогда не был абстрактным мыслителем и без проверки принимал синтез гегелевской доктрины, потому что выводы ее льстили моему тщеславию. Я был юн и заносчив, и моему высокомерию было приятно, когда я узнал от Гегеля, что господь бог — не тот, кто, как думала моя бабушка, восседает на небесах, но я сам, здесь, на земле, и есть этот господь бог" [31].

То, что здесь иронически было выражено Гейне, превратилось в "Философии самосознания" Бруно Бауэра в философскую и политическую доктрину, имевшую опасное и вредное влияние как на левую немецкую интеллигенцию, так и, обернувшись "истинным социализмом", на возникавшую пролетарскую партию.

Если мы рассмотрим острую критику Марксом в "Святом семействе" этой бауэровской теории, то увидим, что она непосредственно вырастает из вышеприведенной философской критики гегелевского "снятия", причем следует отметить еще и то, что бауэровское интеллектуальное высокомерие, "суверенное" презрение к деятельности масс в истории также представляет coбoй направление, выросшее из гегелевской философии и гегелевского понимания истории, но утерявшее содержащиеся в последних значительные прогрессивные и реалистические тенденции и субъективистски утрировавшее присущий им идеализм. Маркс говорит об этих взглядах Бауэра следующее:

"Врагами прогресса, вне массы, являются как раз получившие самостоятельное существование, наделенные собственной жизнью продукты самоунижения, самоотвержения и самоотчуждения массы. Поэтому масса, восставая против самостоятельно существующих продуктов ее самоуничижения, восстает тем самым против своего собственного недостатка, подобно тому как человек, выступая против существования бога, тем самым выступает против своей собственной религиозности. Но так как эти практические результаты самоотчуждения массы существуют в действительном мире внешним образом, то масса вынуждена бороться с ними также и внешним образом. Она отнюдь не может считать эти продукты своего самоотчуждения только идеальными фантасмагориями, простыми отчуждениями самосознания, и не может желать уничтожить материальное отчуждение при помощи чисто внутреннего спиритуалистического действия. Уже газета Лустало 1789 г. имела девизом:

"Великие кажутся нам великими лишь потому,

Что мы сами стоим на коленях.

Поднимемся!"

Но чтобы подняться, недостаточно сделать это в мысли, оставляя висеть над действительной, чувственной головой действительное, чувственное ярмо, которого не сбросишь с себя никакими идеями. А между тем абсолютная критика (Бруно Бауэра. — Д. Л.) научилась из "Феноменологии" Гегеля, по крайней мерег одному искусству — превращать реальные, объективные, вне меня существующие цепи в исключительно идеальные, исключительно субъективные, исключительно во мне существующие цепи и поэтому все внешние, чувственные битвы превращать в битвы чистых идей" [32].

Вряд ли следует пояснять, что идеология Бауэра непосредственно вырастает из гегелевского понимания "отчуждения" и его снятия. Не нуждается в разъяснении ни ее политическая опасность, ни тем более тот факт, что подобная идеология пассивного высокомерия интеллектуалов в капиталистическом обществе и сегодня жива и действенна, хотя в наши дни она не ищет теоретической опоры в гегелевской философии. Но то, что философия Гегеля дает существенный повод к таким взглядам, демонстрирует не только история 40-х годов, но и — в особенно острой и гротескной форме — история неогегельянства эпохи империализма.