Георг Лукач - Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества

Правда, это весьма пространное описание скорее лишь ставит, чем решает, проблемы. В этот период Гегель был далек от того, чтобы найти ответ на такой сложный вопрос исторического раз-вития. Но такая широкая постановка вопроса показывает, насколько возросла историческая конкретность его взглядов по сравнению с бернским периодом. В то же время мы видим, что гегелевское отрицание исторической методологии Просвещения-принятия общего понятия "человек" как исходного пункта методологии — тесно связано с более широким пониманием сложности и переплетения путей развития истории.

Стремление сформировать конкретные понятия проистекает именно из таких исторических воззрений. В конце только что цитированного отрывка Гегель дополняет свое определение идеала: "Но живая природа во веки веков — нечто иное, нежели понятие природы, и тем самым все, что для понятия было простой модификацией, чистой случайностью, чем-то лишним, становится необходимым, живым и, может быть, даже единственно естественным и прекрасным" [9].

Ясно, что такие исходные позиции неизбежно приводят ко все большей историзации понятия позитивности. Гегель больше не спрашивает: что же такое позитивность? Теперь его занимает вопрос, как религия становится позитивной. Но, несмотря на историзм, зарождение которого можно наблюдать уже во франкфуртских политических брошюрах Гегеля, было бы неверно резко противопоставлять, как пытаются делать неогегельянцы, "исторического" Гегеля, находящемуся под влиянием Просвещения, "неисторическому" Гегелю. Сколь бы метафизическими и неисторическими ни были понятия, выдвинутые Гегелем в бернский период, все же его цель — построение общей концепции исторического процесса. И сколь бы ни препятствовала Гегелю общность его взглядов с философскими взглядами просветителей созданию системы понятий, предназначенной для воссоздания в теории исторических переплетений, все же широта взглядов в его первых исторических работах сформировалась под положительным воздействием историков Просвещения. Реакционные апологеты отрицают сам факт, что период Просвещения от Гиббона до Кондорсе при всей ограниченности историзма был веком великих исторических концепций, непреходящих по значению достижений историографии.

С другой стороны, нельзя упускать идеалистическую ограниченность гегелевской концепции истории этого периода. Симпатия, питаемая реакционными историографами к известным, тенденциозно подобранным, преувеличенным и неверно интерпретированным сторонам гегелевского понимания истории, основывается на определенной трактовке генезиса исторического сознания, согласно которой истинный исторический подход возник в реакционной литературе, направленной против французской революции (Э. Берке), и ведет, минуя Гегеля, к Ранке и к апологетической историографии.

Если мы хотим правильно понять сильные и слабые стороны формирующейся гегелевской концепции истории, то необходимо осознать бессодержательность этой конструкции. Из идеологической борьбы вокруг французской революции возникает историзм, главной тенденцией которого, как и философии Просвещения, было обоснование необходимости человеческого прогресса, историзм, который стремился доказать необходимость прогресса человечества глубоким знанием фактов, тенденций развития и законов истории, — лишь при такой трактовке можно увидеть и действительную линию развития исторического сознания и одновременно то место, которое занимает в этом развитии Гегель.

Очевидно, что гегелевское "признание" в качестве факта существования религии имело определяющее значение, но в то же время явилось слабым в идеологическом смысле местом гегелевской концепции истории, неразрывно связанным с его философским идеализмом.

Посылка, что религия "вечна", что она соответствует "идеалу человечности", столь же метафизична, как и понятие общечеловеческого, которое Гегель резко критикует.

И если Гегель начинает развивать подлинно исторический подход, то он представляет собой результат не тех тенденций его мышления, которые столь высоко оценивают реакционные апологеты, а тенденций прямо противоположных. Он смог создать значительную философию истории вопреки этим тенденциям, а не благодаря им.

Рассмотрим же, как формулирует Гегель свою новую позицию в отношении позитивности. Тенденции, которые привели его к такой позиции, были рассмотрены при анализе брошюры о Вюртемберге, брошюры о "Конституции Германии", ряда цитат из "Духа христианства". Теперь же он придает факту позитивности более резкую и решительную формулировку. "Ведь всякое может быть естественным — и страшиться неведомого, и отрекаться в своем поведении от своей собственной воли, и безропотно подчиняться, словно машина, данным правилам; в своих делах и в своем отречении от дел, в словах и в молчании забываться без всякого толка и разумения, погружаясь в тупую темноту чувства — ненадолго или на целую жизнь… религии, которая была бы проникнута таким духом, еще но стала бы оттого религией позитивной, поскольку она была бы соразмерна с природой своего пока. Правда, природа, которая нуждалась бы в такой религии, — это жалкая природа; но свою конечную цель такая религия исполнила бы, она придала бы этой природе нечто высшее, в чем такая природа нашла бы удовлетворение и с чем только она одна может ужиться". Гегель продолжает: "Конечно, религия те-перь уже стала позитивной, но она ведь только стала такой, а первоначально такой не была…".

Когда же наступает этот поворот к позитивности? Мы видим, что религия, соразмерная "жалкой природе", не была позитивной."…Лишь когда пробуждается иной дух, когда природа (человека.-Д. Л.) обретает чувство собственного достоинства, а потому требует свободы для себя самой… только тогда ее прежняя религия может показаться ей позитивной" [10].

Таким образом, если религия оказывается позитивной, это признак грядущего переворота. Гегель историзировал понятие позитивности, но и здесь его позиция полностью расходится с позицией романтиков, которые (например, историческая школа права) видели в факте существования некоего института, в его позитивности аргумент для его защиты и освящения. Гегель, наоборот, рассматривает позитивность как признак того, что историческое развитие перешагнуло через определенную религию, что она заслуживает того, чтобы быть разрушенной историей, и история должна ее разрушить.

Эта противоположность романтикам позволяет уяснить и другой новый важный аспект в методологической позиции Гегеля. Он отказывается спорить о том, являются ли отдельные догматы или институты христианства позитивными или непозитивными. Он требует, чтобы позитивность всегда исследовалась как нечто целое: "…содержание такого воззрения… всегда будет относиться к целому" [11]. По этому вопросу Гегель оставляет лишь несколько небольших, весьма общих замечаний. Но все же необходимо их рассмотреть. Во-первых, потому что здесь впервые отчетливо проявляется тот целостный подход, который затем выражен в философской и исторической методологии "Феноменологии", — "Истинное есть целое". Во-вторых, потому что современная Гегелю реакционная философия приписывает себе заслугу разработки целостного подхода, рассмотрения целого. Она превращает целое в метафизическое понятие, исключающее всякое действительное историческое рассмотрение, всякое развитие, создающее в ходе истории сменяющие друг друга целостности, и в то же время постижение целостности резко и полностью противопоставляет причинности (вспомним О. Шпанна).