Эвальд Ильенков - Наука логики

Неслучайно поэтому логические исследования и производились в ходе анализа диалогов и монологов, процесса словесного выражения субъективной мысли, и мысль рассматривалась лишь в ее словесном «бытии», лишь в форме предложений и цепочек предложений («суждений»). В силу этого старая логика никогда не могла различить четко «субъект» (логического суждения) от «подлежащего» (как члена предложения), «предикат» — от «сказуемого», «понятие» — от «термина» и т. д. и т. п.

Заметим попутно, что все без исключения логические школы, прошедшие мимо гегелевской критики старой логики, этот древний предрассудок разделяют, как ни в чем ни бывало, и до сих пор. Наиболее откровенно его исповедуют неопозитивисты, прямо отождествляющие «мышление» — с «языковой деятельностью», а «логику» — с «анализом языка». Самое комичное во всем этом — то самомнение, с которым архаически-наивный предрассудок выдается ими за самоновейшее открытие логической мысли ХХ-го столетия, за наконец-то явленный миру принцип научной разработки логики, за аксиому «логики науки». Неопозитивистам кажется «непонятной мистикой» гегелевское представление о том, что предметом логики как науки является «чистое мышление», а не формы его словесного выражения. Как можно исследовать «мышление» помимо форм его проявления? Это недоумение на первый взгляд может показаться резонным, — недоумением трезвомыслящего теоретика, желающего изучать фактически наблюдаемые явления «мышления», а не «мышление как таковое», как «чистую деятельность», ни в чем предметно себя не обнаруживающую…

Между тем как раз в этом пункте Гегель мыслит гораздо трезвее, чем все неопозитивисты, вместе взятые.

Кто сказал, что язык (речь) есть единственная фактически-эмпирически наблюдаемая форма, в которой проявляет себя человеческое мышление? Разве в поступках человека, в ходе реального формирования окружающего мира, в делании вещей человек не обнаруживает себя как мыслящее существо? Разве мыслящим существом он выступает только в акте говорения? Вопрос, пожалуй, чисто риторический.

Мышление, о котором говорит Гегель, обнаруживает себя в делах человеческих отнюдь не менее очевидно, чем в словах, в цепочках терминов, в кружевах словосочетаний, которые только и маячат перед взором логика-неопозитивиста. Более того, в реальных делах человек обнаруживает подлинный способ своего мышления гораздо более адекватно, чем в своих повествованиях об этих делах.

Кому неизвестно, что о человеке, об образе его мысли, можно гораздо вернее судить по тому, что и как он делает, нежели по тому, что и как он о себе говорит? Разве не ясно, что цепочки поступков обнаруживают подлинную логику его мышления полнее и правдивее, чем цепочки знаков-терминов? Разве не вошли в поговорку знаменитые сентенции: «язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли» и «мысль изреченная есть ложь»? При этом речь идет вовсе не о сознательном обмане другого человека, о сознательном сокрытии от него правды — «истинного положения вещей», а о совершенно искреннем и «честном» самообмане.

Но если так, то поступки человека, а, стало быть, и результаты этих поступков, «вещи», которые ими создаются, не только можно, а и нужно рассматривать как акты обнаружения его мышления, как акты «опредмечивания» его мысли, его замыслов, его планов, его сознательных намерений. В логике, в науке о мышлении, не менее важно учитывать различие между словами и делами, сопоставлять дела и слова, чем в реальной жизни. Это простое соображение Гегель и выдвигает против всей прежней логики, которая, в духе схоластически интерпретированного Аристотеля, понимала под «мышлением» почти исключительно устно или графически зафиксированную «немую речь», и именно потому судила о «мышлении» прежде всего по фактам его словесной «экспликации». Гегель же с самого начала требует исследовать «мышление» во всех формах его обнаружения, его «реализации», и прежде всего — в делах человеческих, в поступках, в делах, в актах созидания вещей и событий. Мышление обнаруживает себя, свою силу, свою деятельную энергию, вовсе не только в говорении, но и во всем грандиозном процессе созидания культуры, всего предметного тела человеческой цивилизации, всего «неорганического тела человека», включая сюда орудия труда и статуи, мастерские и храмы, фабрики и государственные канцелярии, политические организации и системы законодательства — всё.

Гегель тем самым прямо вводит практику — чувственно-предметную деятельность человека — в логику, в науку о мышлении, делая этим колоссальной шаг вперед в понимании мышления и науки о нем; «несомненно, практика стоит у Гегеля, как звено, в анализе процесса познания и именно как переход к объективной («абсолютной», по Гегелю) истине. Маркс, следовательно, непосредственно к Гегелю примыкает, вводя критерий практики в теорию познания: см. тезисы о Фейербахе» [9] Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 38, с. 203. .

Именно на этом основании Гегель и обретает право рассматривать внутри Логики — внутри науки о мышлении — объективные определения вещей вне сознания, вне психики человеческого индивида, причем во всей их независимости от этой психики, от этого сознания. Ничего «мистического» или «идеалистического» в этом пока нет, в виду имеются непосредственно формы («определения») вещей, созданных деятельностью мыслящего человека. Иными словами — формы его мышления, «воплощенные» в естественно-природном материале, «положенные» в него человеческой деятельностью. Так, дом выглядит с этой точки зрения как воплощенный в камне замысел архитектора, машина — как выполненная в металле мысль инженера, и т. д. и т. п., а все колоссальное предметное тело цивилизации — как «мышление в его инобытии», в его чувственно-предметном «воплощении». Соответственно и вся история человечества рассматривается как процесс «внешнего обнаружения» силы мысли, энергии мышления, как процесс реализации идей, понятий, представлений, планов, замыслов и целей человека, как процесс «опредмечивания логики», тех схем, которым подчиняется целенаправленная деятельность людей.

Понимание и тщательный анализ этого аспекта человеческой деятельности, ее «активной стороны», как называет его Маркс в «Тезисах о Фейербахе», также не есть еще «идеализм». Этот реальный аспект может быть понят и без всякой мистики. Более того, специально в логике его анализ как раз и составил решающий шаг этой науки в направлении к настоящему — «умному» — материализму, к пониманию того факта, что все без исключения «логические формы» суть отраженные в человеческом сознании и проверенные ходом тысячелетней практики всеобщие формы развития действительности вне мышления. Рассматривая «мышление» не только в его словесном обнаружении, но и в процессе его «опредмечивания», его «овеществления» в естественно-природном материале, в камне и бронзе, в дереве и железе, а далее — и в структурах социальной организации (в виде государственных и экономических систем взаимоотношений между индивидами), Гегель отнюдь не выходит за пределы рассмотрения мышления , за рамки предмета логики как особой науки. Он просто вводит в поле зрения логики ту реальную фазу процесса развития мышления, без понимания которой логика не могла и не может стать действительной наукой, наукой о мышлении в точном и конкретном значении этого понятия.