Георг Гегель - Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

абстракций. Дальнейшее развитие гегелевской диалектики требует

за опубликованием ее он получил кафедру в Будапеште По вскоре, однако,

был лишен кафедры за радикализм взглядов. Шмитт был анархистом

толстовского толка (см. его книгу «Leo Tolstoi und seine Bedeutung fur unsere

Kultur». 1901). В девятисотых годах он даже пытался образовать нечто вроде

«партии» гностиков с анархическими тенденциями. В философском отношении

Шмитт также «развился» в мистика и гностика (см его двухтомное сочинение

«Die Gnosis»).

*) Eugen Heinrieh Schmitt, Das Geheimnis der Hegeischen Dialektik,

1888 г , S 86

**) Там же, стр 105.

XXX

преодоления этого противоречия. Диалектическое понимание

мышления необходимо, потому что основа мысли есть не–мысль, потому что

скрытая и все же повсюду и всегда просвечивающая сущность ее есть

конкретное, чувственное, словом — основа мысли, ее

противоположность, есть чувственность, конкретное, материальное. Гегель с своей

идеалистической и абстрактной точки зрения не мог добраться до

общей основы философии и естествознания, каковой основой является

чувственный мир.

Гегель утверждает, что «сверхчувственное есть чувственное и

воспринятое, как они существуют в истине». «Сверхчувственное» есть

идеальное выражение чувственного и конкретного. Гегель, однако,

останавливается на этом идеальном, которое одно и есть истина.

Таким образом, действительный мир исчезает и растворяется в

тумане абстракций. Но истина — это конкретное; она требует, чтобы

мы воспроизвели в человеческом сознании это конкретное и

чувственное. Гегель, понимая единство чувственности и мысли, остается на

точке зрения мысли, отожествляя с ней чувственный,

материальный мир. Последний представляет собою противоположность,

которой определяется абстрактное, отвлеченное. В этой

противоположности–абстрактное, мысль, находит свою границу. Логическое и

абстрактное имеют свою противоположность и находят свое общее

определение в конкретном, не–логическом. Конкретное, чувственное,

материальное есть отрицание абстрактного, отрицание мысли, ее иное,

имманентная отрицательность логической идеи, ее реальное

содержание. Мысль и с точки зрения Гегеля должна перестать быть чистой

абстракцией, отвлеченным понятием, а должна стать «конкретной

мыслью», «объективным понятием», т. е. переходящим в свою

противоположность, в материальное содержание. Словом, мы можем

формулировать эту точку зрения таким образом: истина формального и

абстрактного, истина идеального есть конкретное, чувственное,

материальное.

Для нас не подлежит сомнению, что Шмитт в своей критике

гегелевской диалектики находится под влиянием, с одной стороны,

Фейербаха, а с другой стороны, возможно, и Маркса, хотя его работа

носит на себе печать полной независимости и самостоятельности.

Но как бы там ни обстояло дело с вопросом о влиянии Маркса на

Шмитта, одно — несомненно; в основном критика Шмитта совпадает

с критикой Маркса и Энгельса,

IV.

Мы уже привели выше мнение Энгельса о гегелевской диалектике

как о крайне отвлеченной и абстрактной. Маркс первый указал на

ее мистифицирующую форму, противопоставляя последней

рациональную форму. «В своей мистифицированной форме, — писал Маркс, —

диалектика стала модной в Германии, так как, повидимому, давала

возможность набросишь покрывало (курсив мой. — А. Д) на

существующее положение вещей». Мистическая оболочка скрывала

действительные, реальные отношения, превращая конкретное в

логический призрак, а этот последний в единственную реальность, «Мой

диалектический метод, — писал Маркс, — не только в корне отличен

от гегелевского, но представляет его прямую противоположность.

Для Гегеля процесс мысли, который он, под названием Идеи,

превращает даже в самостоятельный субъект, есть демиург

действительности, представляющей лишь его внешнее проявление. Для меня,

наоборот, идеальное есть не что иное, как переведенное и

переработанное в человеческой голове материальное» *).

Таким образом, метод Маркса отличен от гегелевского в двух

отношениях: во–первых, он отличается по своему исходному пункту,

по своему теоретико–познавательному основанию (в смысле

разрешения вопроса о взаимоотношении мышления и бытия), и по своему

мировоззрению вообще; во–вторых, — и это обстоятельство имеет

также огромное значение, — метод Маркса противоположен

гегелевскому в смысле иного разрешения вопроса об отношении

абстрактного и конкретного, формального и материального, что

непосредственно связано с материалистическим мировоззрением Маркса вообще.

То, что Маркс донимает под мистической и мистифицирующей формой

гегелевской диалектики, раскрывается как действительно

конкретное, принявшее у Гегеля форму призрака, логической схемы Поэтому

Марксу предстояло прежде всего за мистической формой вскрыть

рациональную форму, ? е действительное содержание абстрактных

призраков.

В упомянутом уже послесловии ко второму изданию первого тома

«Капитала» Маркс пишет: «Мистифицирующую сторону гегелевской

диалектики я подверг критике почти тридцать лет тому назад, в то

время, когда она была еще очень модной». Маркс имел в виду опубли-

*) См Я Маркс, Капитал, ? I, послесловие к второму изданию.

XXXII

кованную только ныне т. Рязановым «Критику философии права

Гегеля» и «Подготовительные работы для Святого семейства», где мы

находим специальную главу под названием: «Как нам быть с

гегелевской диалектикой?» *). Мы лишены здесь возможности

подвергнуть эти работы Маркса теоретическому анализу. Считаем только

необходимым подчеркнуть, что критика Марксом гегелевской

диалектики имеет своей задачей вскрыть указанные уже нами

противоречия между абстрактным и конкретным у самого Гегеля для того,

чтобы утвердить, так сказать, права конкретного. Маркс с большим

знанием дела показывает, как повсюду за призрачной

действительностью, которой оперирует Гегель, происходит движение подлинной

действительности. В этом отношении работы молодого Маркса

представляют огромный интерес. В подтверждение нашей мысли приведем

несколько цитат. «Конкретное содержание, — пишет он, —

действительное определение, выступает как формальный момент; совершенно

абстрактное же определение формы выступает как конкретное

содержание. Сущность определений государства состоит не в том, что они

являются определениями государства, а в том, что они в своей наиболее

абстрактной форме могут быть рассматриваемы как