Иван Зорин - Возвращённые метафизики: жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе

Умирал Алик тяжело, а перед кончиной, отягчённой полупьяной, безразличной сиделкой, увидел скрюченную старуху. Чтобы было удобнее, он распахнул глаза, через которые она должна была вынести душу, и произнёс в первый и последний раз без сюсюканья: «Отходился...»

Он так и умер с широко открытыми глазами, в которых сиделка на мгновенье увидела удалявшуюся смерть, похожую на неё, отчего на месяц ослепла и ещё долго не смотрелась в зеркало.

Вот что поведал мне Алик «Сю-сю» незадолго до смерти.

«Я уже не помню, когда сел на иглу, но нисколько об этом не жалею. Однако со временем, отрицая этим его течение, стала повторяться одна и та же картина. Стоило мне уколоться, как чудилось, что я вот-вот разгадаю тайну мироздания, схвачу за хвост истину. В такие мгновенья я обладал правдой о мире, проникал в предметы, видел изнанку вещей и две стороны медали. Горизонты сознания раздвигались, будто руки, ловящие солнце, и я постигал Бога. Но вот беда - вернувшись на землю, я забывал своё открытие, оно ускользало вместе с первыми лучами реальности.

Мы уходим, не разгадав загадки, сменяя одно незнание на другое. А я - почувствуйте мой страх и трепет! - имел шанс перешагнуть бездну. Бессмертие имени меня не волновало, мне нет дела до других, но я бы выполнил предназначение, раскрыв сокровенный смысл бытия.

И тогда я доверился словам. Рядом со шприцом положил бумагу и, собрав волю в кулак, приказал себе записывать увиденное. Закатав рукав, я ввёл ампулу и быстро улетел на небеса.

Оттуда я увидел сплетёнными в узел прошлое, настоящее и будущее, вечность, свернувшуюся в кольцо, как змея, свою смерть и бессмертие. Я опять стоял на пороге прозрения, как вдруг моё «я» раскололось, точно неосторожно задетый горшок, раздробилось на множество маленьких «я», рассыпавшихся горохом по полу. Каждое отвечало за часть меня: одно страдало от зубной боли - у меня тогда ныли зубы, другое мечтало разбогатеть, третье влюблялось, четвёртое было моим рассудком, пятое - иронией. Лики моего «я» были похожи на всё сразу: на вывернутую ложку, таракана, отливавший бронзой канделябр, храм блаженной Варвары, колченогую табуретку, миску щей. Они кривлялись, жеманничали, галдели. А над всем этим, прилипшим к потолку тестом, сверзилось моё истинное «я», холодное и бессмертное. Оно не думало, не мучилось, не надеялось, не ждало, не отчаивалось, не сострадало. Оно - созерцало! Это и была частица мировой души, Божья искра, которая правит бал.

- Жизнь - забавная книга, - мудрствовало меж тем «я», похожее на гнома, - если читать с конца, смысл меняется на противоположный.

- Память искажает факты, - вторило другое, - а старость - молодость.

- В моей молодости, - покручивая ус, каламбурило третье,- героиня сидела на героине.

Я взял веник и стал заметать свои разбежавшиеся «я», как память заметает вчерашние дни. Они шарахались в стороны, а потом, как лягушки, попрыгали на потолок. Едва мне удалось собрать их в кучу, как они заполнили весь мир. Грань между «я» и «не я» стёрлась, стеклянный колпак разбился, и другой перестал быть для меня адом. И опять мне стало чудиться, что Вселенная бросила на меня тень разгадки. Я услышал хлопок одной ладони и стал лихорадочно записывать шифр бытия. Казалось, паста в ручке закончится, я превзошёл собрания всех библиотек, из меня лилось, как из худого ведра, пока, опустошённый, я не свалился на пол.

Действительность забрезжила для меня только с рассветом. Я сидел посреди гостиничного номера, разгоняя затхлый воздух, надо мной крутились крылья вентилятора. Я развернул скомканный листок. Там была единственная фраза, зацепившаяся за края дрожавшими буквами: "Всюду пахнет злом"».

Фарионт, грек с Эвбеи, дважды менявший веру, был мореплавателем. Однажды его триера уткнулась в малоазийский берег, населённый брошенными мертвецами. Пока гребцы сушили вёсла, Фарионт с удивлением смотрел на этот город-кладбище.

- Чтобы примерить хитон, нужно раздеться, - пояснили ему вышедшие из пещеры последователи Зороастра, - так и на обглоданные кости удобнее надеть новое тело.

- Я воскрешу этот город раньше страшного суда! -пообещал Фарионт, втыкая в землю копьё.

- Чтобы он поглотил тебя? - пророчески спросил его кормчий.

Он не доверял чужим землям и вскоре развернул паруса к дому. Но Фарионт был упрям и решил основать колонию. Неумолимо, как песок, сыпалось время, заселяя его пристанище такими же изгоями. Тут смешались все цвета кожи - от чёрной, как сажа, до тускнеющей бронзы, тут были все алтари - от свитков беглых рабов фараона до воткнутой в помёт палки кочевников. Его новые сограждане гадали по дыму, птицам и масляным пятнам на воде, носили обереги, а их женщины, рожая, выкрикивали имена давно забытых божеств.

Один пехлевийский трактат с гордостью повествует, как на пятом году колонии Фарионт разбил мраморного Зевса-тучегонителя, предпочтя безликого Бога, сражающегося со злом. Это случилось, когда жрец из племени магов зажёг в колонии священный огонь.

- Человек, как солнечный зайчик, он есть и его нет, -произнёс он после долгой молитвы. И подбросил хворосту в огонь: - Гляди, все мы его блики!

- А долг перед богами? - возразил грек.

- Сегодня ты уже не тот, что вчера, - ответил маг. -Каждое мгновенье ты только блик пламени, а какой у пламени долг?

И Фарионт изменил Олимпу. Поначалу его рвение было безмерным. Он собирался возвести храм, чтобы дождь не погасил огня. Но маг лишь сурово рассмеялся: «Разве можно запереть Бога в стенах?» Тогда Фарионт хитростью заманил сестёр и, подражая персидскому благочестию, женился на обеих. Он заставил их носить шёлк, а вино пить неразбавленным.

Прежние боги требовали железных мышц, и Фарионт метал дротик дальше своей тени, а крепче вожжей сжимал только тетиву и пиршеский кубок. Теперь же его сопровождали два иссохших отшельника, про которых говорили, что они, точно глаза на лице, всегда смотрят в одну сторону.

- Ты не представляешь, как воняет тело на сороковой день голода, - уверял Фарионта один, пронзая себе рёбра пальцем. - Когда отходят внутренние соки, понимаешь, насколько мерзок.

- Плоть, умирая, смердит, - эхом отзывался другой, сквозь скелет которого дул ветер.

Небесные пилигримы, солнце и луна, множество раз совершили паломничество, прежде чем в судьбе Фари-онта произошёл ещё один перелом. Боги, забытые боги его детства, начали жестоко мстить. Назойливые, словно попрошайки, они во снах обступали нового покровителя Фарионта. «Пусть докажет своё превосходство!» - шипели они. Их мечи вспыхивали искрами, из искр рождалось сомнение, а от сомнения получал зачатие алчный дэв, пожиравший душу Фарионта. В одном из снов его новый господин унизился до брани, боги стали плеваться оливковыми косточками, и от их неуклюжего топтания рухнули небеса. Так Фарионт пережил гибель богов. С тех пор он остался один на один с ничто, брошенный на задворках Вселенной, будто мертвец на съедение псам. Он страстно молился. Но боги оставались глухи.