Иван Зорин - Возвращённые метафизики: жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе

Вместе со своей ватагой Грицько взбирался к орлиным гнёздам, стрелял из пищали, сыпал на рану порох и на поединках заколол не одного обрезанца, который плевал на икону. Плавая хищной рыбёшкой, он цеплялся за борт торговых галер, и в обшитой тростником чайке ему было море по колено. Скоро он постиг, что слава не делится на дурную и добрую, и с тех пор его не грызло раскаяние. Спасая церковь, он заводил коня в мечеть и без зазрения совести грабил костёл. Его храмом были скитания, защищая Крест, он поклонялся Дороге.

Между войной и попойкой он успел обвенчаться с черноокой козачкой, и на хуторе у него рос сын, которого он не увидел. Для Грицька не было до и после. Вцепившись в гриву настоящего, он скакал мимо событий, как ветер мимо хаты, но не мог усидеть в седле с самим собой. «Мы приходим в мир со знанием, а уходим, его утратив», - было бы его кредо, сумей он его сформулировать. Грицько был уверен, что стоит ему на секунду задуматься, стоит, лёжа под деревом, обхватить голову руками, как он разгадает загадку мироздания. Но за свою короткую жизнь он не нашёл этой секунды. Он знал только, что есть надо так, чтобы за ушами трещало, а жить - чтобы не мучила скука, чтобы душа, гуляя по свету, не разлучалась с телом.

«Смерть приходит сначала во сне, - ковыряя в ухе мизинцем, сказал ему как-то седой запорожец, такой толстый, что из-за щёк у него не было видно плеч. -Кто разглядит её там, тот не боится лезть под пули, потому что дважды не умирают. - Он зачерпывал горсть песка и сыпал на ветер. - Кажется, что смерть, которая приходит во сне, старше той, которая настигает наяву, однако, они ровесницы - увидевший смерть во сне уже умер».

Грицько впервые увидел свою смерть посреди дикой дунайской равнины. Но прошло ещё несколько лет, прежде чем явилась смерть-близнец, и его имя сгинуло вместе с ним в глухих прикаспийских степях.

Неграмотный, Грицько всё же достоин воскрешения. Его метафизикой было отсутствие метафизики. Он прожил ребёнком, и в этом состоял его рецепт счастья.

Красота, как убийца, может подстерегать на каждом углу. Метафору - ключ к метафизике - можно подобрать и на улице.

- Мы, как домашние коты, с рождения лишённые случки, - донёс однажды ветер, с которым я в обнимку шагал по скверу. - Мы смутно догадываемся о чём-то сокровенном и глохнем от собственного крика.

Навстречу плыли пат и паташон. Высокий ещё рубил ладонью воздух, неостывший от его слов.

- Быть может, нам ещё предстоит узнать, - выдохнул низкий, болезненно щурясь. - «Какие сны приснятся в смертном сне?..»

Мы поравнялись, и, обогнув меня, как ручьи, они сомкнулись за спиной.

- Вот-вот, трусливые коты, - затихая, басил высокий. - Скулим в потёмках, а выйти за порог боимся...

Я оглянулся, но ответа уже не расслышал. Перемешивая свет и тени, шевелилась листва. По скверу, как бешеный, метался ветер.

Искусство - это кукушка, которая подбрасывает птенца. Так и судьбы моих героев, представлявшиеся мне прошлыми жизнями, обернулись записками к подкидышам. Среди литературных реинкарнаций не нашлось место автору, который, поведав множество историй, хотел рассказать свою.

Ребёнок, заблудившийся в музее, больше не верит указателям. Он одинок и подавлен. Сосредотачиваясь на поисках своего места, смертельно устаёт. И тут в стекле перед экспонатами видит своё отражение. И тогда осознаёт: его прогулка - единственное, что составляет музей.

Нечто схожее пишет и Робер де Клари, крестоносец начала XXIII в., о половцах: «Они не почитают ничего, кроме первого попавшегося им утром навстречу животного, и тот, кто его встретил, тот ему и поклоняется целый день, какое бы животное это ни было». Robert de Clari «La conquete de Constantinople)) LXV.

Есть примеры и другого мифотворчества. В китайских сочинениях Сунской эпохи женщины, вызывающие симпатию, оказываются кровожадными оборотнями, а лукавых обманщиц воспевает народная память - действительность вне морали. Ирония Борхеса, опровергая общепринятые каноны, делает из предателя - героя, из отверженного - победителя, из труса - храбреца.

Thorkelin G. J. De Danorum rebus gestis secul. III et IV. Poema Danicum dialecto Anglo-Saxonica. Copenhagen, 1815.

Видение, дарующее блаженство (лат.)

Мифологическое название Индии.

У Чэнъэнь «Путешествие на Запад».

Рулетка как причастие (фр.)

Впрочем, его «Посторонний» смотрится в зеркало византийских житий и даосских сказаний.

Карфаген должен быть разрушен (лат.)

Навечно (лат.)

Чья власть, того и вера (лат.)

Строчки - их сохранила иезуитская миссия в Чарджоу - принадлежат Лу Циню, христианскому поэту империи Мин.

Вот как иллюстрировал он эту мысль в стихах: Где Бог?/Во мгле пустеющего храма./В лиловых сумерках дождя, что лил сто двадцать лет назад./В убийстве Цезаря и плаче Андромахи./В проклятии отверженных, в покорности Судьбе, в молчании и помыслах о Боге.//Где Бога нет?/Во мгле пустеющего храма./В лиловых сумерках дождя, что лил сто двадцать лет назад./В убийстве Цезаря и плаче Андромахи./В проклятии отверженных, в покорности Судьбе, в молчании и помыслах о Боге./Бог - только выбор, память слов, невидимая буква в слоге.

Говорю - значит существую (лат.)