Мераб Мамардашвили - Опыт физической метафизики

Очень часто (я отклонюсь на секунду, чтобы немножко расслабиться), когда философ употребляет термины «вечный», «неизменный», мы думаем, что имеется в виду «на все времена установленный». И мы тогда невольно говорим, что это все метафизика в том смысле, что предполагает вечность, неизменность вещей и так далее. А вечность и неизменность - простая вещь. Кант, например, считал чистые формы созерцания вечными и неизменными. Мы сразу понимаем это наглядно — нечто вечно и неизменно в обычном смысле слова. Он же имел в виду другое, он имел в виду простую вещь: вечным является то, что уже случилось, — бывшее нельзя сделать не бывшим. Цезарь перешел Рубикон. Это вечный факт, это нечто, что нельзя ни выдумать (оно должно само случиться), ни отменить, или изменить, мышлением.

Законы, случившись, вечны и неизменны уже потому, что закон описывает то состояние дел, которое он сам же порождает своим существованием и действием. Дальше мы этот закон изобретаем, или открываем, для того чтобы описать порождение и возникновение чего-то, и поэтому относительно закона, посредством которого мы объясняем порождение и возникновение, мы не можем ставить вопрос о его, в свою очередь, происхождении и возникновении. Мы должны говорить, что он есть сразу - в том смысле, что внутри него мы не производим никаких временных различений, не выделяем никаких этапов, фаз вроде «сначала было четверть закона, потом еще одна четверть закона» и так далее. Атак как мы этого не делаем, мы и говорим: во-первых, законы вечны и неизменны, во-вторых, они есть сразу. Тем самым законы, исторические законы (я их беру просто со стороны свойств, которые всем им присущи), есть одновременно и исток в философском смысле, начало вещей, и принцип, начало мышления. И исток, и принцип, повторяю, - закон порождает то состояние вещей, которое он же описывает. Значит, он и исток, начало, и принцип, принцип мышления.

Вторая вещь, которую я хотел сказать, это то, что мы не только относительно закона не ставим задачи поставить его во временную последовательность возникновения (возникновения закона, а не состояния вещей, которые он описывает), мы не только этого не делаем, мы не только на этот вопрос не отвечаем, мы еще оказываемся и в положении людей, которые перестают отвечать на вопрос о причине, то есть на вопрос о том, кто сделал, кто решил (здесь очень важная вещь, я возьму ее потом уже в связи с другими конкретными законами). Я сказал, что закон есть как бы сразу, он фигурирует в измерении артефактов, где работает основная зависимость, зависимость надстраивания одних явлений над другими. Я говорил, что мы в принципе не видим мир рождений, мы видим предметный мир. Естественным образом мы видим предметный мир, а не мир рождений. И когда мы начинаем смотреть на мир рождений, выявляем его в феноменологической абстракции, уже поздно и не имеет смысла отвечать на вопрос: «Кто сделал?», то есть устанавливать индивидуального агента исторического действия, а нужно отвечать на вопрос о законах. И поэтому область исторического мышления — это область выделения структурных зависимостей, или структурных законов, если угодно типологических законов, а не динамических, причинных, потому что в применении к решающим историческим акциям мы не можем сказать, кто решил и кто сделал. Вот так сцепилось, и мы можем видеть законы, скажем, видеть, имеют ли место или не имеют место мускульные усилия. Видеть, скажем, какой горизонт воображения у людей, которые внутри «колесного движения» как формы, или они не изобрели колеса и у них нет этого мускула, или, например, внутри ли мы такой отработанной Формы, как демократия, или вне ее. <...> [11] Знаком <...> отмечены фрагменты, которые оказалось невозможно воспроизвести: это либо нечитаемые фрагменты стенограммы, либо наразборчивые из-за плохого качества - фрагменты аудиозаписи ( Прим. ред .).

В редуктивных социальных ситуациях самое глубокое понимание часто состоит в понимании того, что никто ничего не решал, что не имеет смысла в отношении, скажем, редуцированного социального действия говорить, что кто-то что-то придумал плохо, а мог придумать хорошо. Мы знаем, что если пройти по коридору мимо дверей, на которых висят таблички с именами начальников, то, если мы понимаем, как работает данная социальная материя, мы знаем, что решение не было принято ни в одном из этих коридоров, оно «висело» в воздухе. А начальники были умны в той мере, в какой они «принимали» то решение, которое никем не было принято, оно «принялось». И мы знаем эмпирически, что в борьбе за начальственные степени побеждает тот, кто точнее знает то, что уже решилось, индуцировалось, что висело в воздухе. Описание зависимостей такого рода есть законоподобное описание исторической, социальной жизни.

Я несколькими словами напомню то, что говорил о законе общих исторических законов, или о законе законов, то есть о тех свойствах и характеристиках, которые относятся ко всем конкретным и общим историческим законам. Попытаемся наглядно представить, что в непрерывном процессе жизни, в который мы включены, не зная ни его начала, ни конца, не зная ни круговорота вещей, ни самих себя, плетется непрерывная сеть законов, некая сеть, ткань опыта. Мы можем даже представить, что есть какая-то воображаемая точка, в которой, или из которой, с разных точек пространства или явлений, реальных эмпирических человеческих состояний что-то собирается. Это такая как бы некоторая воображаемая математическая точка, выделяемая вне плоскости, на которой, или через которую подряд, независимо от линейных, горизонтальных зависимостей, или — на нашем языке — эмпирических предметных зависимостей и эмпирических предметных состояний, можно выбирать, или собирать, точки. При этом «собирании» в закон, который устанавливается в сети и ткани нашего опыта, или как сеть и ткань нашего опыта, реальные эмпирические различия, соседство и близость точек, линии и траектории между ними, могут считаться несущественными. Собирание точек происходит через некоторое движение, через то, что я называю «ряд рядов».

Я пользуюсь довольно абстрактным пониманием, но вынужден на него ссылаться как на известное нам, потому что не могу сейчас его распаковывать. Фактически то, что я называю сетью, или тканью опыта, сетью законов, уточняет то, что я говорил об определенности или неопределенности мира. И фактически в том, что я говорю, лежит одна посылка, отличная от посылки классического естествознания и вообще от классической культуры мысли. А именно: наш разговор о законах строится в предположении отсутствия готового мира, мира, который был бы уже готов До рассматриваемого нами исторического действия, который был бы охвачен законами и к которому мы, совершая исторические Действия, относились бы как к спектаклю или пытались в него включиться. Есть внутренняя фундаментальная посылка, которая состоит в том, что мы имеем дело с такими законами исторического Действия, которые складываются, или откладываются, входе само-