Капра Фритьоф - Уроки мудрости

В конце 1926 года физики располагали полным логически непротиворечивым формальным аппаратом, но не всегда знали, как применить егок описанию конкретной экспериментальной ситуации. В течение следующихмесяцев Гейзенберг, Бор, Шредингер и другие постепенно прояснили ситуацию в интенсивных, требовавших больших сил и часто очень эмоциональных дискуссиях. В "Физике и философии" Гейзенберг ярко описывалэтотрешающий период в истории квантовой физики: "Интенсивное обсуждение вКопенгагене вопросов, касающихся интерпретации квантовой теории, наконецпривели к полному прояснению ситуации. Но прийти к этим решениямбыло не легко. Я помню разговоры с Бором, которые длились много часов, до поздней ночи, и кончались почти отчаянием; когда в конце концов яуходил один на прогулку в соседний парк, я вновь и вновь повторял се-бе: можетлибыть природа столь абсурдной, какой она кажется нам вэтих атомных экспериментах?" Гейзенберг видел, что формальный аппарат квантовой теории невозможно интерпретировать в рамках наших интуитивных понятий опространстве и времени или о причине и следствии; вместе с тем он понимал, что все наши понятия связанысэтимиинтуитивнымипредставлениями.

Следовательно, не было иного выхода, кроме как сохранить классическиеинтуитивные представления, но ограничить их применимость. Большим достижением Гейзенберга было то, что он нашел точную математическую формудля выражения этих ограничений классическихпонятий, котораятеперьназываетсяв его честь "принципом неопределенности Гейзенберга".Эторяд математических отношений, которые определяют, в какой мере классическиепонятиямогут применяться к атомным феноменам, таким образомэти отношения кладут предел человеческому воображению в субатомном мире. Принцип неопределенности указывает меру влияния ученого на свойства наблюдаемых объектов в процессе изменения. В атомной физике ученыйуженеможет играть роль отстраненного объективного наблюдателя. Онвовлечен в мир, который он наблюдает, принцип неопределенности Гейзенбергаизмеряет эту вовлеченность. На наиболее фундаментальном уровнепринцип неопределенности — это мера единства и взаимосвязанности Вселенной. В 1920-х годах физики, во главе с Гейзенбергом и Бором пришлик понимаю того, что мир — это не скопление отдельных объектов, а сетьотношений между различными частями единого целого. Классические понятия, опирающиеся на повседневный опыт, не вполне адекватно описываютэтот мир. Вернер Гейзенберг как никто иной исследовал границы человеческого воображения, пределы привычных понятий и степень нашей вовлеченности в мир, что он не только указал на эти различия и их глубокиефилософские следствия, но также сумел дать их точное и ясное математическое описание.

В свои девятнадцать лет я, конечно, далеко не все понял в книгеГейзенберга. Большая часть ее оставалась для меня тайной, но онавызывала во мне восхищение этой замечательной эпохой в науке, котороес тех пор никогда меня не покидало. Более детальное понимание физических парадоксов и их разрешения мне пришлось отложить на некоторое время, пока я не получил основательную подготовку сначала в области классической физики, потомквантовоймеханики, теорииотносительностиквантовой теории поля. Книга Гейзенберга была моим спутником во времямоего учения, и, оглядываясь на это время, я вижу, что именно Гейзенберг зародил семя, которое дало свои всходы десятилетием позже, когдая приступил к систематическому исследованию ограничений картезианскогомировоззрения. "Картезианское разделение, — писал Гейзенберг, — глубоко проникло в человеческий ум за три века, прошедшие после него, инужно время, чтобы оно было вытеснено иным отношением к проблемам реальности".

Между моими студенческими годами в Венеинаписаниемпервойкнигилежит период моей жизни, в течение которого я пережил наиболееглубокую и радикальную личную трансформацию — период шестидесятых годов. Для тех из нас, кто включился в движение шестидесятых, этот период представляется не столько десятилетием, сколько состояниемсознания, характеризующимся выходом за собственные границы, сомнением в авторитетах, обретением силы, переживанием чувственной красоты мираиобщностилюдей. Этосостояние сознания продолжалось и в семидесятыегоды. Можно сказать, что шестидесятым положилконецлишьвыстрел, унесший Джона Леннона в декабре 1980 года. Чувство колоссальной потери, охватившее столь многих из нас, было в значительной степени чувствомконцаэпохи. Несколько дней после этого фатального выстрела мыоживляли магию шестидесятых — в горе и в слезах, но чувство магиииобщностибыло вновь с нами. Куда бы вы не пошли в эти несколько дней — в любой квартал, любой город, поселок, по всему миру — вы слышалимузыкуДжона Леннона, и сильное чувство, которое пронесло нас черезшестидесятые, вновь появилось в последний раз: "Вы назовете меня фантазером, Но я не одинок в этом. Я надеюсь, что однажды вы присоединитесь к нам, И мир будет жить вединстве".

Закончив Венский университет в 1966 году, я провел первые двагода после этого, занимаясь исследованиями в области теоретической физики в Парижском университете. В сентябре 1968 года мы с женой Жаклинпереехали в Калифорнию, где я преподавал и проводил исследования в Калифорнийском университете в Санта Круз. Я помню, что во время трансатлантического перелета я читал "Структуру научных революций" Томаса Куна, и был несколько разочарован, поскольку основные идеи этой книги, окоторой так много говорили, были уже известны мне из книги Гейзенберга, многократно мною перечитываемой. Но тем не менее книга Куна познакомила меня с понятием научной парадигмы, которое стало основным в мо-ей работе несколькими годами позже. Термин "парадигма" (от греческого???????? "паттерн") использовался Куном для обозначения понятийной основы, которую принимало сообщество ученых, и которая обеспечивала ихсхемамипроблем и их решений. В течение последующих двадцати лет всестали говорить о парадигмах и о их смене, даже вне науки; в своей книге" Точкаповорота" я использую этот термин в очень широком смысле.

Для меня парадигма — это совокупность мыслей, восприятий и ценностей, которые создают определенное видение реальности, оказывающееся основойсамоорганизации общества.

В Калифорнии мы с Жаклин столкнулись с двумя весьма различнымикультурами: доминирующей "основной" американской культуройи" контркультурой" хиппи. Мы были очарованы красотой Калифорнии, но при этомнас удивляло общее отсутствие вкуса и эстетических ценностей вофициальной культуре. Контраст между ошеломляющей красотой природы и угнетающей безобразностью цивилизации здесь, на американском Западном Побережье, казался далеко позади превосходящим то, что мы видели в Европе. Нам было понятно, почему протест контркультуры против американского образа жизни возник именно здесь, и это движение естественно привлекло нас.