Фридрих Ницше - Сумерки идолов или как философствуют молотом

Мне будут благодарны, если я кратко выражу столь существенный, столь новый взгляд в четырёх тезисах: этим я облегчаю понимание, этим я провоцирую возражение.

Первое положение. Основания, в силу которых «этот» мир был охарактеризован как кажущийся, скорее доказывают его реальность, — реальность иного рода абсолютно недоказуема.

Второе положение. Признаки, которыми наделили «истинное Бытие» вещей, суть признаки не-бытия, признаки, указывающие на ничто . «Истинный мир» построили из противоречия действительному миру — вот на самом деле кажущийся мир, поскольку он является лишь морально-оптическим обманом.

Третье положение. Бредить об «ином» мире, чем этот, не имеет никакого смысла, при условии, что мы не обуреваемы инстинктом оклеветания, унижения, опорочения жизни: в последнем случае мы мстим жизни фантасмагорией «иной», «лучшей» жизни.

Четвёртое положение. Делить мир на «истинный» и «кажущийся» , всё равно, в духе ли христианства или в духе Канта (в конечном счёте просто вероломного христианина), — это лишь внушение décadence — симптом нисходящей жизни... Что художник ценит видимость выше реальности, не может служить возражением против данного положения. Ибо «видимость» означает здесь плюс ещё одну реальность, но только прошедшую отбор, усиленную, скорректированную... Трагический художник вовсе не пессимист, он говорит как раз Да всему тёмному и даже страшному, он дионисичен ...

1. Истинный мир достижим для мудрого, для благочестивого, для добродетельного, который живёт в нём, который и есть этот мир .

(Древнейшая форма идеи, сравнительно умная, простая, убедительная. Перифраза положения: «я, Платон, есмь истина».) {35} 35 я, Платон — в предварительном варианте (тетрадь W II 5, 64): «я, Спиноза».

2. Истинный мир недостижим сейчас, но обещан мудрому, благочестивому, добродетельному («грешнику, который кается»).

(Прогресс идеи: она становится тоньше, запутаннее, непостижимее, — она становится женщиной , она становится христианской...)

3. Истинный мир недостижим, недоказуем, не может быть обещан, но даже в качестве мыслимого он является утешением, долгом, императивом.

(В сущности, старое солнце, но сквозь пелену тумана и скепсиса: идея стала вконец утончённой, бледной, северной, кёнигсбергской.)

4. Истинный мир недостижим? Во всяком случае не достигнут. А поскольку не достигнут, то и неведом . Следовательно, он и не утешает, не спасает и не обязывает: к чему может обязывать нас нечто неведомое?..

(Серое утро. Первое позёвывание разума. Петушиный крик позитивизма.)

5. «Истинный мир» — идея, ни на что больше не нужная, и даже ни к чему более не обызывающая, — бесполезная, ставшая излишней идея, следовательно , опровергнутая идея — упраздним её!

(Ясный день; завтрак; возвращение bon sens [16] здравого смысла ( фр. ). и весёлости; Платон краснеет от стыда; все вольнодумцы поднимают адский шум.)

6. Мы упразднили истинный мир — какой же мир остался? Быть может, кажущийся? ... Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!

(Полдень; мгновение, когда тень так коротка; конец заблуждения, сопровождавшего нас так долго; апогей человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA [17] начинается Заратустра ( лат. ). .) {36} 36 ZARATHUSTRA — в предварительном варианте (тетрадь W II 5, 64): «PHILOSOPHIA».

У всех страстей бывает пора, когда они просто губительны, когда они с тяжеловесностью глупости влекут свою жертву вниз, — и более поздняя, гораздо более поздняя пора, когда они сочетаются брачными узами с духом, «одухотворяются». Некогда из-за глупости, заключающейся в страсти, объявили войну самой страсти: дали клятву уничтожить её, — все нравственные чудища старых времён сходятся в том, что «il faut tuer les passions» [18] надо убивать страсти ( фр. ). . Самая знаменитая формула этого находится в Новом Завете, в той Нагорной проповеди, где, кстати сказать, вещи рассматриваются отнюдь не с высоты . Там, например, говорится применительно к половой сфере: «если глаз твой соблазняет тебя, вырви его» {38} 38 Мф. 5, 29. — к счастью, ни один христианин не следует этому предписанию. Уничтожать страсти и вожделения только для того, чтобы предотвратить их глупость и неприятные последствия этой глупости, кажется нам нынче в свою очередь только острой формой глупости. Мы уже не превозносим тех зубных врачей, которые вырывают зубы, чтобы они больше не болели... С другой стороны, нельзя не признать с некоторой справедливостью, что на той почве, из которой выросло христианство, вовсе не может иметь места концепция понятия « одухотворение страсти». Ведь, как известно, первая церковь боролась против «интеллигентных» на благо «нищих духом»; с чего бы ждать от неё интеллигентной войны со страстью? — Церковь устраивает против страсти во всех смыслах резню: её практика, её «лечение» есть кастрация . Она никогда не спрашивает: «как одухотворить, украсить, обожествить вожделение?» — она во все времена ставила дисциплинирующий акцент на искоренении (чувственности, гордости, властолюбия, алчности, мстительности). — Но подрывать корень страстей значит подрывать корень жизни: практика церкви враждебна жизни ...

То же самое средство: оскопление, искоренение — инстинктивно выбирают в борьбе с каким-нибудь вожделением те, кто слишком слабоволен, слишком выродился, чтобы знать в нём меру; теми натурами, которым нужна la Trappe {39} 39 la Trappe — Ницше имеет в виду орден траппистов. Об этом ордене в том виде, в каком он был реформирован аббатом де Рансе, см. также в 3-й главе «Шопенгауэр как воспитатель». , говоря иносказательно (и без иносказания), какой-нибудь окончательный разрыв, пропасть между собою и страстью. Без радикальных средств не могут обойтись лишь дегенераты; слабость воли, говоря определённее, неспособность не реагировать на раздражение, есть в свою очередь только другая форма вырождения. Радикальная вражда, смертельная вражда к чувственности остаётся симптомом, который заставляет задуматься: он даёт право строить предположения относительно общего состояния до такой степени эксцессивного человека. — Кстати, эта вражда, эта ненависть только тогда достигает своего апогея, когда подобным натурам не хватает больше твёрдости даже для радикального лечения, для отречения от своего «дьявола». Просмотрите всю историю жрецов и философов, включая сюда и художников: самые ядовитые слова против чувств сказано не импотентами и не аскетами, а невозможными аскетами, такими людьми, которым понадобилось бы быть аскетами...