Александр Шевцов (А.Р.Андреев, Саныч, Скоморох) - Основы Науки думать. Кн.1. Рассуждение

«Суждений, которые не нуждаются ни в каком доказательстве, или так называемых аксиом, очень не много. Суждений, которые служат простым, точным выражением наблюдаемых фактов, правда, бесчисленное множество; но они редко входят непосредственно в системы наук в качестве научных положений; по большей части они служат только посылками для вывода научных истин.

Почти все содержание знания составляют суждения выводные, так что вывод по всей справедливости можно назвать той формой нашего убеждения в истине, которая всего чаще применяется в науке. Постоянно также пользуемся мы им и в жизни » (Каринский, Классификация, с. 5).

Единственное, что обязательно надо добавить к этому исходному утверждению: почти все содержание научного знания…

В этой недомолвке скрыто многое, начиная с научного хамства. Ученый склонен грубо принижать ценность того, чем владеет народ, и столь же грубо преувеличивать значение науки. То, что это — яркая и грубая ошибка, хорошо видно на примере того, как психологи не понимают, что такое образ мира. В сущности, это понятие до сих пор не разработано в научной психологии, и психолог запросто может приравнять к образу мира какую-нибудь научную картину или одну из его «моделей», разработанную кем-нибудь из философов.

При этом Образ мира — это всеобъемлющее понятие, определяющее всё содержание нашего сознания. Объем его настолько велик, что все потуги науки считать свои знания чем-то основательным в действительности есть лишь попытка привязать наше зрение к пене, закрывающей океан. В Образе мира хранятся все те знания, которые делают возможным науку, ее знания и само выживание человека на Земле.

Поэтому недомолвка Каринского — это признак основательнейшей неполноценности его труда, выражающейся в том, что он не видит действительного мира. Именно поэтому его и утаскивает со временем в алгебру логики, то есть в миры форм подальше от жизни.

Остается для меня под вопросом и то, что суждения могут быть простым, точным выражением наблюдаемых фактов. Если я гляжу на вещь и называю ее: зима, луна тут, я одет, — как сделал когда-то мой сын, едва научившись говорить, — являются ли эти высказывания суждениями? А между тем они — выражения непосредственно наблюдаемых ребенком «фактов». То есть имена для того, что он видит.

Могут ли быть суждения, в которых не присутствует сомнение и не сделан выбор? Зачем судить о том, что ты просто видишь? Боюсь, Каринский упростил и понятие суждения, как до него упростили понятие представления. Он небрежен в этой работе по отношению к суждению, поскольку спешит к главному — к выводам. Но мы знаем, что логика строит свои выводы из суждений, значит, быть небрежным к суждениям при изучении выводов недопустимо.

Поэтому я оставляю эту первую работу Каринского и попытаюсь понять, как же он видел суждения, по его «Логике», которую он читал на Бесстужевских курсах в 1884-85 годах. Здесь он вынужден давать полноценные определения понятиям, которые использует.

Объявив исходно логику «наукой о познании», Каринский вынужден давать определение знанию, что совсем не лишнее, если вспомнить, как он свел всё знание к знанию научному. Он вообще был яркий поборник насаждения научности. В действительности, Каринский и здесь избегает давать простое и понятное определение своего предмета. Он говорит хитро:

«Познание имеет своим предметом все существующее и своей задачей — познание этого существующего так, как оно существует » (Каринский, Логика, с. 181). И далее спорит с воображаемыми противниками, утверждая, что познание сущего возможно. Но что такое само знание он, я предполагаю, говорит только по окончании спора. Впрочем, судите сами:

«Во всем предыдущем мы старались уяснить, что логика есть наука о познании, познание же имеет своим предметом существующее, теперь обратимся к главной форме знания.

Форма, в которой выражается наше познание, есть суждение; суждения мы можем делить на положительные и отрицательные, общие и частные, как это одинаково делают Аристотелевская логика, так и индуктивная. Но не останавливаясь на этом делении, постараемся точнее определить две основные части суждения — субъект и предикат » (Там же, с. 183).

Итак, независимо от того, что такое само по себе знание, его форма, — то есть то, в чем оно воплощается как содержание, — оказывается суждением!

Это дико даже с точки зрения обычной логики. Не обращая внимания на то, что представления не есть простейшие образы, примем, что существуют образы, простейшие образы и образы сложные. Простейшие образы, рождающиеся из впечатлений, отражают действительность просто и точно. Насколько, конечно, им позволяет несовершенство наших органов восприятия. Но это данность, и я ее не учитываю.

Как вы помните по «Классификации выводов», даже эту способность образов — просто отражать действительность — Каринский отдал суждениям. Он словно бы не признает представлений, а уж про образы я и не говорю. Именно этот отказ от психологизма и приводит его к математизации логики. Он говорит о познании существующего, но не признает существования сознания и душевного мира. Они мешают ему.

Знание, безусловно, не ограничивается только суждениями. Хотя, возможно, он имел в виду, что логическое или научное знание умещается в суждениях и выводах из них. Каринский, безусловно, неправ, так небрежно обходясь с собственным предметом. Даже советская логика, как это записывает словарь Кондакова, в целом тоже больная научностью, не согласна с ним:

«Знание — целостная и систематизированная совокупность научных понятий о закономерностях природы, общества и мышления, накопленная человечеством в процессе активной преобразующей производственной деятельности и направленная на дальнейшее познание и изменение объективного мира» (Кондаков, с. 162).

Советские логики чрезвычайно уважали Каринского за то, что тот звучал так материалистично и подходяще. Нравилось им и то, что знание — это совокупность научных понятий, даже если они накоплены до науки!

Ну, а ненаучные понятия? Или просто то, про что мы говорим: я знаю… Это знания или бытовое заблуждение? То есть знание низкого качества, можно сказать, и не знание вовсе? А если существует знание высокого качества, научное знание, то оно говорит о природе знания больше, чем знание низкого качества? И является ли знание высокого качества лучшим свидетельством о том, что такое знание?

Если у знания есть природа, то для нее совершенно все равно, как мы оцениваем свои знания, как научные, бытовые или вообще заблуждения. Заблуждения — совершенно такие же знания для той природы, которая позволяет нам их иметь. Тем более что сегодня наука оценивает собственные знания как передовые достижения, а завтра — как хлам и ошибки! А послезавтра — вообще как мракобесие!