Александр Шевцов (А.Р.Андреев, Саныч, Скоморох) - Основы Науки думать. Кн.1. Рассуждение

«Все наши знания, по своему происхождению, могут быть разделены на две категории: 1) на знания эмпирические и 2) на знания выводные.

Первые приобретаются непосредственным наблюдением фактов; вторые же добываются посредством особого умственного процесса, называемого умозаключением, из других, уже ранее приобретенных знаний. Ввиду этого умозаключение может быть определено как такой акт мысли, посредством которого мы установляем новые знания независимо от непосредственного наблюдения, единственно на основании имеющихся уже знаний » (Там же).

Кажется, я совсем не понимаю, как думают логики и как рождаются их построения. Рутковский явно собирался дать «предварительное определение» умозаключения. Если бы он это сделал, мы бы могли проверить истинность его определения, а значит, и истинность всего основания, на котором он строит свои рассуждения. Но он просто обманул!

Он не заявил, что считает умозаключением то-то или то-то, он незаметно подменил, сделал само собой разумеющимся: вторые же добываются посредством особого умственного процесса, называемого умозаключением… Может быть, мне посчитать, что умозаключение — это «особый умственный процесс»?! Или же допустить, что Рутковский хотел сказать, что добывание знаний из других, уже ранее приобретенных знаний, есть умозаключение?

Выбора нет, я так и поступлю. Но теперь я всегда буду знать, что, вероятней всего, не понял автора и домыслил нечто за него. Все дальнейшее изложение обретает для меня качество легкой неопределенности. Из-за отсутствия определений, как вы понимаете. Но я сомневаюсь в том, что логика дает новые знания.

Кстати, Георгий Иванович Челпанов, о котором я рассказывал в предыдущей главе, тоже сомневался в способности логики добывать знания:

«Многим даже кажется, что логика может указывать средства для открытия истины в различных отраслях знания.

Но в действительности это неверно. Логика не поставляет своею целью открытие истин, а ставит своею целью доказательство уже открытых истин. Логика указывает правила, при помощи которых могут быть открыты ошибки» (Челпанов, Логика, с. 4).

Исходное определение вывода, как главнейшего приема убеждения в истине, не было с определенностью отменено самим автором. Он просто его забыл.

Неопределенностью грешит и все, что говорит Рутковский о знании, поскольку не дал определения этому фундаментальному понятию своей науки:

«Если теперь мы примем во внимание, что всякое знание, каково бы ни было его происхождение, служит ответом на один из следующих вопросов: 1) какому предмету присуще данное определение и 2) какое определение присуще данному предмету, то получим возможность установить положение, что задача умозаключительного процесса, в каждом частном его случае, сводится, в конце концов, к тому, чтобы найти ответ на который либо из этих вопросов» (Рутковский, с. 268).

По этому поводу я даже сказать ничего не могу, поскольку вообще не понимаю, о чем здесь говорит логик. Тем более не понимаю, как знание стало определением. Наверное, определение здесь тоже понимается в одном из узких смыслов, вроде имени или знака. Поэтому я опускаю несколько глубоких мыслей Рутковского о природе подобных неопределенных определений и сразу перехожу к его описанию умозаключения:

«На основании этих замечаний о природе умозаключающей деятельности не трудно определить те элементы, из которых должен состоять каждый акт умозаключения. Коль скоро задача умозаключения состоит в выводе нового знания из знания уже имеющегося, то, очевидно, в состав каждого умозаключительного акта должно входить, во-первых, знание, из которого делается вывод, и, во-вторых, знание, которое выводится из первого. Первое может быть названо знанием основным, а второе — знанием выводным» (Там же, с. 269).

Честно признаюсь: я вполне допускаю, что умозаключение творит знания. В сущности, если не договариваться о значении слов, то знанием можно назвать все, что угодно. Например, то, что я посчитаю знанием.

Рутковский так и поступает, он считает, что знанием является то, что мы выводим из другого знания. Я же считаю, что вывод становится знанием только тогда, когда я говорю себе: это надо запомнить. Говорю или решаю без слов.

Пример: дважды два — четыре. Вывод: я знаю математику. Или я знаю алгебру? Нет, арифметику! Вопрос: это знание?

Но вот я решаю: надо запомнить: я знаю математику и меня зовут А.Ш. Теперь я знаю, как меня зовут и еще много любопытного.

Как психолог я подозреваю, что вывод вообще не имеет отношения к знанию и познанию, он узко относится только к рассуждению. Что делать с выводами из рассуждений и с умозаключениями, которые совершаются по их ходу, решает тот, кому дано такое право. И это деятель. Например, разум.

И никакого само-превращения выводов в знания. Мы эти выводы делаем и забываем на каждом шагу, просто потому, что рассуждаем непрерывно. И никак не ценим, пока не добиваемся такого вывода, который начинаем ценить. Именно тогда мы и решаем, что эту ценность надо сохранить, то есть запомнить, сделав знанием.

Но это в рамках моего понятия о знании. Оно явно отличается от логического.

Как видите, русское понятие «заключение» не совпадает с понятием заключения или умозаключения логиков. Оно означает завершенче, пожалуй, даже закрытие некоего пространства сознания, где хранятся какие-то образы или знания. Вывод отсюда таков: логики рассуждают на искусственном языке, который весьма условно совпадает с тем, который мы умеем понимать.

О том, что логика искусственно сужает русский язык, так или иначе проговаривались и сами логики. Это очевидно хотя бы из рассуждений печально известного А. И. Введенского, гнавшего из психологии ум, разум и рассудок, а из логики психологизм. В «Логике, как части теории познания» он пишет:

«При изучении же логики достаточно помнить, что переживания суждений и умозаключений всеми принято называть мыитением.

Дело в том, что в мышлении логике приходится затрагивать именно суждения и умозаключения. Даже о так называемых понятиях она принуждена говорить, как мы скоро увидим, только потому, что они встречаются в каждом суждении. Поэтому для логики безразлично, относится ли к мышлению еще что-нибудь, кроме суждений и умозаключений…» (Введенский, Логика, с. 10–11).

Кем всеми принято называть мышлением какие-то странные «переживания суждений и умозаключений»? И как этого мнения стало достаточно для обоснования науки?

Другой известный наш логик, ярко развивавший теорию спора, Сергей Иннокентьевич Поварнин (1870–1952), в работе 1915 года, где хорошим словом поминает и Каринского и Введенского, говоря об умозаключениях, показывает действительное отношение логиков к русскому языку: