Александр Шевцов (А.Р.Андреев, Саныч, Скоморох) - Основы Науки думать. Кн.1. Рассуждение

Та подсказка, которую я хочу извлечь из рассуждений Хайдеггера, сделана им в следующем параграфе, где он пытается понять, что означал логос для Гераклита:

«Начнем с двух фрагментов, в которых Гераклит явно занимается логосом…

Фр. 1: "Но в то время как Xoyog постоянно остается таковым, люди ведут себя как непонимающие и до того, как услышали, и после того, как однажды услышали. Сущим же как раз становится все в соответствии и вследствие этого логоса; однако они (люди) подобны тем, кто никогда ничего не отваживается испытывать, хотя они и пробуют себя и в таковых словах, и в таковых делах, каковые проделываю я, все разлагая согласно бытию и объединяя, как оно себя ведет…» (Там же, с. 205).

И далее Хайдеггер разъясняет эти два отрывка из Гераклита:

«То, что здесь говорится о Xoyog, точно соответствует собственному значению слова: собирание » (Там же, с. 206).

Он наверняка прав… и все же! Вчитаемся в Гераклита: объясняя, как ведут себя слепые и спящие люди, Гераклит явно противопоставляет их себе. А сам он сначала всё «разлагает согласное бытию» и лишь потом «объединяет». Это полностью соответствует задаче логики, как она дана Аристотелем в «Аналитике», если понимать аналитику по прямому значению этого слова: разложение, разделение на составные части.

Задача логики вначале была — понять большое и сложное в его частях, то есть упростить ради понимания.

Но что разделяет и разлагает на части логика? Не вещи же?

Хайдеггер дает еще одну подсказку:

«Логосу противостоят люди, и именно такие, которые логос в себя не в бирают. Гераклит часто употребляет данное слово. Оно есть отрицательная форма к avvinpi, что значит, сводить воедино… следовательно люди таковы, что они не сводят воедино… что же?

Ответ: Xoyog, то, что постоянно вместе, что есть собранность» (Там же, с. 207).

Эта подсказка бесполезна, потому что она в изрядной мере — игра словами. Хайдеггер тут пытается подражать Гераклиту, которого звали Темным за его сложную игру словами. Но дальше он пытается сам понять, что же сказал, и это уже можно использовать:

«Люди суть всегда те, кто не сводит вместе, не вбирает в себя, не стягивает воедино, они, по-видимому, еще не слышали или уже не слышат. В следующем предложении высказано то, что здесь подразумевается: люди не доберутся до логоса, если даже попытаются сделать это в словах…

…хотя люди и слышат, и слышат именно слова, но не могут в этом слышании "услышать" того, то есть проследить за тем, что в словах не слышится, что есть не речение, а Xoyoq» (Там же).

А вот с этим уже можно работать. По крайней мере, психологически. Философски это слишком круто, чтобы можно было надеяться понять, но для психолога жизнь значительно проще. Вот Хайдеггер говорит:

«Настоящая способность слушать ничего общего не имеет с ушами и органом говорения, а означает: следовать за тем, что есть Xoyoq: собранность самого сущего. Мы действительно можем слышать, если только имеем уши. Но способность слушать не имеет с ушными раковинами ничего общего » (Там же).

«Собранность самого сущего» пока можно просто и безжалостно выкинуть из рассмотрения. Если в этом Хайдеггер не перехитрил самого себя, оно откроется все равно не ранее, чем я дорасту до таких вещей.

А вот то, что мне доступно, понятно и без бытия и сущего: слушать умеет не тот, кто может воспринимать звуки, а тот, кто понимает. Понимание же, безусловно, зависит от культуры, не говоря уж про язык. Исследования культурно-исторических психологов показывают: если человек не имеет соответствующей культуры, скажем, культуры восприятия живописи, он не узнает того, что нарисовано. Он видит всего лишь набор цветных пятен.

Это значит, что и одного языка самого по себе тоже недостаточно для понимания. Понимание приходит многократно, по мере того, как растет способность понимания. Но понимание, если следовать за русским языком, дается нам в понятиях. Хайдеггер говорит: хотя люди и слышат, и слышат именно слова, но не могут в этом слышании «услышать» того, то есть проследить за тем, что в словах не слышится, что есть не речение, a Xoyoq. И вставив логос, он все запутывает просто потому, что и сам еще не дошел в своем исследовании до понимания, и читатели не понимают. Не разумеют, как он сам говорит в другом месте.

У нас нет соответствующего понятия!

Но допустим, что сознание наше имеет много уровней утончения, вершиной которых может быть и логос. Однако он доступен лишь тем, кто последовательно поднялся до такого уровня понимания. Как и по каким ступеням мы сможем к нему подыматься?

Лестница эта не может быть лестницей из дерева или камня. Это явно условное понятие, пытающееся описать устройство нашего сознания. Мы можем подыматься в понимании только по качеству понятий, которые творим. Вот почему наше понимание так сильно зависит от культуры: она заставляет нас иметь очень разнообразные понятия об одном и том же. И то, что тебе кажется понятным, другому ПОНЯТНО так, как тебе недоступно. Как самому Хайдеггеру, кажется, понятно, что такое логос на недоступном еще мне уровне.

И все же: подымаясь к пониманию, мы можем подыматься только по лестнице качества собственного сознания. А выражается это качество во владении образами все большей «духовности», условно говоря.

Отсюда рождается попытка Канта создать «лествицу восхождения» к божественности, так захватившую воображение русских и европейских философов. Не слова — они лишь знаки — понятия, вот что должно стать предметом логики, если она хочет вернуться к логосу. По крайней мере, так видится. С психологической точки зрения.

Но философы, и особенно логики, не признают психологию…

Много людей участвовало в том, что историки назвали переходом к Новому времени. Эта смена времен началась еще в конце шестнадцатого века, но человеком, кому судьба судила быть лицом этого изменения человеческого духа, был Рене Декарт(1596–1650).

Декарт считается творцом новоевропейской метафизики, хотя сам он был увлечен естественными науками и математикой. Рассуждение же о методе считал лишь способом, каким удается делать естественнонаучные открытия. И написал он эту свою главную философскую работу «Рассуждение о методе» уже после и в качестве приложения к «Диоптрике», «Метеорам» и «Геометрии».

Значение этой работы он осознал, лишь готовя ее к изданию в 1637 году, когда попытался подать ее как главную, сделав остальные приложениями, своего рода примерами применения метода. Сам же он писал об этом издании:

«…я озаглавил его не "Трактат о методе", но "Рассуждение о методе", а это то же самое, что Предисловие или Мнение относительно метода, чтобы показать, что я намерен не учить, а только говорить о нем… он заключен больше в практике, чем в теории, и последующие трактаты я называю Опытами [применения] этого метода, так как я утверждаю, что вещи, содержащиеся в них, не могут быть найдены без него… равным образом я включил кое-что из метафизики, физики и медицины в первое «Рассуждение». чтобы показать, что метод распространяется на все предметы» (Цит. по: Гарнцева с. 631).