Владимир Эрн - Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение

Мне кажется, что он оберегал свои рукописи не столько от литературных врагов, которые при желании всегда могли бы достать то или иное из сочинений Сковороды и устроить ему большие неприятности, может быть, даже лишить свободы. Ведь списки сочинений Сковороды были широко распространены. Сковорода не желал, чтобы его сочинения попадали в нечестивые, т. е. недостойные руки. Самое выражение volutari — чтобы они не обращались, не ходили, среди недостойных — показывает заботу внутреннюю, а не внешнюю о своих рукописях. Внешний страх за смелость высказываемых мыслей вообще не в характере Сковороды и отвергается всеми известными нам фактами его жизни. Нет, Сковорода свои сочинения сознательно предназначает исключительно для друзей своих. Они написаны подружески, интимно. Он не заковывает их в броню диалектики, не делает их внешне и логически неуязвимыми. Он вообще не публицист, не социальный борец, не религиозный реформатор. Сражаться с людьми и порядками он вовсе не хочет. Пафос страстной борьбы проникает лучшие и важнейшие творения Сковороды. Но эта борьба — внутренняя, напряженность ее чисто духовная. В нем самом свершается непрерывная духовная борьба. В нем самом борются одни духовные силы с другими. «Брань архистратига Михаила с Сатаною», «Пря беса с Варсавою», т. е. с самим Сковородой, вот характерные названия сочинений Сковороды. И сама диалогическая форма, излюбленная Сковородой, диктуется взволнованным душевным состоянием Сковороды. Диалог есть столкновение мнений в форме диалектического состязания. Если диалектика внешняя почти отсутствует в диалогах Сковороды, если поэтому диалоги его никогда не возвышаются до степени художественнозапечатленного столкновения двух диалектических моментов и примирения в третьем, то все писания проникнуты диалектикой внутренней, теми самыми духовными столкновениями и исканиями, которыми полна его жизнь. Сковорода никогда просто не излагает. Незамиренная борьба мыслей продолжается внем и в момент писания [42]вот отчего писания его носят характер редкой душевной подлинности, бесспорной психической документальности. Вот отчего сочинения свои Сковорода хотел видеть исключительно в руках своих друзей. Неостывшая еще душа трепещет в его чудаческих писаниях. Только друзьям можно было иметь эти осколки души. И мысль Сковороды можно распространить и на настоящее время. В лабиринт мыслей Сковороды можно проникать лишь сочувственным вниманием, и тот, кто и теперь без дружественной расположенности станет читать писания Сковороды, вряд ли почувствует скрытую в них красоту, вряд ли сумеет восстановить цельный образ его философской мысли.

Сочинения Сковороды хронологически следуют одно за другим с большой равномерностью. Весь свой страннический период он пишет преимущественно, хотя и не исключительно, летом (так, «Жену Лотову», одно из главнейших своих сочинений, он написал во время «непрестанных осенних дождей» [43]2 и в общем одно сочинение приходится приблизительно на два года. Дошедшие до нас сочинения Сковороды [44]3 хронологически датируются с довольно большой и бесспорной точностью. Они идут в таком порядке.

В 1766 году написаны две вступительные проповеди в курсе лекции «О христианском добронравии» и «Начальная дверь ко христианскому добронравию». В сущности оба произведения суть части одного и того же.

В конце 60х годов написаны «Наркис» и «Асханъ», оба посвященные одному и тому же вопросу: самопознанию. [45]К1772 г. относятся «Разглагол о древнем мире». и Беседа двоих».

Приблизительно к 1774 году1 нужно отнести написание «Разговора дружеского о душевном мире».

К концу 1774 года [46]относится «Разговор», называемый «Алфавит, или букваръ, мира».

В 1776 году написан «Израильский Змий», который иначе называется «ИконаАлкивиадская, диалог: душа и нетленный дух».

В 1780 году — «ЖенаЛотова, или Книжечка о чтении Священного писания».

В 1783 году — «Брань Архистратига Михаила с Сатаною».

В 1787 году — «БлагодарныйЕродиш и «УбогийЖаворонок».

В самом конце 80х годов Сковорода написал «Потоп Змиин», который «исправил, умножил и кончил» [47]в 1791 году.

Говоря приблизительно, в писательской деятельности Сковороды мы можем выделить три периода. В конце 60х годов, т. е. в начале страннической жизни, внимание Сковороды захвачено главным образом самопознанием. Найдя некоторые твердые основы, Сковорода в середине 70х годов уже в состоянии перейти к сообщению другим тех сокровищ внутреннего мира, которые он обрел, вступив на путь деятельного и динамического самопознания. Если диалоги о самопознании написаны с лирическим воодушевлением, как беседа с самим собой, и в литературном отношении грешат неровностями, совмещая очень сильные места со слабыми и неудавшимися, то диалоги о душевном мире написаны с ровным красноречием и силою уверенного проповедника, который уже не себе, а другим указывает верный и надежный путь жизни. В литературном отношении они наиболее закончены, обдуманы и потому понятны. Они могут лучше всего ввести в круг своеобразных моральных философем Сковороды. Третий период, чрезвычайно важный, составляют диалоги «Израильский Змий», «ЖенаЛотова» и «Потоп Змиин», относящиеся ко второй половине 70х и к 80 м годам и все посвященные одному вопросу — проблеме Священного Писания. Это наиболее умозрительные, наиболее теоретические, наиболее глубокие философские произведения Сковороды. «Благодарный Еродий» и «Убогий Жаворонок» — наиболее слабые в литературном отношении — посвящены вопросам воспитания и носят эпизодический характер.

Но выделяя три периода в литературной деятельности Сковороды, мы отнюдь не думаем их разделять. Вряд ли можно констатировать какуюнибудь эволюцию во взглядах Сковороды. Легкие, несущественные колебания есть, но в существе своем мысль Сковороды едина, цельна и верна себе. Самопознание — корень и ствол; душевныймир — плоды и ветви; размышления о книге книг — вершины все одного и того же мощного дерева, которое выращивал Сковорода всю свою жизнь. Вот отчего при изложении философии Сковороды не нужно будет разделять на периоды и на отдельные произведения мысль Сковороды, а можно охватить ее синтетически, как цельное творение, проникнутую единым, в существе тождественным философским замыслом.

Как же распространялись сочинения Сковороды? Для своих наиболее близких друзей или для людей, которым он был материально обязан, Сковорода сам переписывал свои произведения, другим же посылал оригиналы для списывания, и типографский станок оказывался совершенно излишним: Сковорода вовсе не искал распространения вширь, ему было дорого и важно распространение вглубь. И списки сочиненийСковороды в большом количестве распространялись именно среди тех, кто к мысли Сковороды относился с настоящим благоговением. Действенность Сковороды как философа и мудреца с полной ясностью доказывается важным фактом возникновения целой апокрифической литературы, приписываемой Сковороде. Мы имеем целый ряд реальных философских, моральных и богословских произведений, автором которых традиция ложно считает Сковороду. Так, например, Хиждеу приводит выписки из «Книжечки о любви до своих, нареченная Ольга Православная», в которой мысль Сковороды о самопознании прилагается к вопросу национальному. Так, Срезневский приводит целый ряд названий тех рукописей, которые он держал в своих руках: «Мученики во имя Христа», «Грешники», «Исповедь и покаяние», «Пусть к вечности», «Мрак мира» и тд. Одно из этих апокрифических сочинений напечатано в приложении к харьковскому юбилейному изданию сочинений Сковороды. Профессор Багалей с совершенной очевидностью доказал, что это замечательное сочинение не принадлежит Сковороде. Оно написано с глубоким философским настроением, развивает мысли очень родственные и близкие Сковороде и в то же время ему не принадлежит. Это сочинение в некотором смысле может быть названо оригинальной переработкой общего мировоззрения Сковороды в идеалистическом направлении [48]. Автором «Правды веры» должен был быть человек, знакомый с идеалистической немецкой философией самого конца XVIII столетия и начала XIX. Если в «Ольге Православной» неизвестный философ пытается трактовать Сковороду в направлении, впоследствии принятом славянофилами, то в «Правде веры» другой неизвестный философ на свой страх истолковывает Сковороду в идеалистическом духе.