Борис Вышеславцев - Этика Преображенного Эроса

* Напр., отношение таких ценностей (добродетелей), как щедрость и бережливость; милосердие и справедливость; положительное право и естественное; борьба со злом и непротивление злу.

99

выбopa возможна лишь там, где есть «альтернатива» *. Далеко не все антиномии ценностей разрешимы, об этом свидетельствует всякий трагизм, представляющий собою в высшем своем напряжении неразрешимый конфликт ценностей. Но там, где необходимо найти «разрешение», именно там необходимо «решение». Разрешение конфликта не начертано в таблице ценностей, очень редко человек получает оттуда «категорические императивы», чаще всего он находит антиномические задания, «бесконечные задачи». И чем глубже его рефлексия, тем труднее для него разрешение альтернативы «быть или не быть?», тем дальше откладывается решение, как у Гамлета.

Неразрешимость нравственного конфликта рождает «нерешительность». Но ритм жизни требует немедленного решения. Приходится рисковать, брать на себя ответственность возможного греха и ошибки. Решение воли всегда разрубает узел и не может ждать, пока он будет распутан. Рефлексия ума, рефлексия совести всегда и неизбежно отстает от актов выбора. Свободная воля в своих решениях всегда в конце концов необоснованна, и не потому, что она никогда не находит «достаточного основания», ибо обоснование уходит в бесконечность.

Это значит: человек в своих действиях, в своих актах никогда не бывает рационально детерминирован, он «решается» именно тогда, когда не находит рационального «разрешения», он действует на свой риск и страх, не зная до конца, что есть и что быть должно **. Даже такие «ценности», как воля и разум, — конфликтны: воля требует уверенности и решительности; разум требует сомнения и, следовательно, нерешительности. И здесь последнее слово произносит суверенная инстанция свободы: она решает, когда и сколько нужно медлить с решением и взвешивать основания и когда наконец приходится сказать: «Жребий брошен!» 24

Здесь получается совершенно особая оценка liberum arbitrium: в творчестве всегда есть нечто произвольное как в установлении целей, так и в отыскании средств. Правда, это произвольное существует во взаимодействии с необходимым (закон причинности для отыскания средств, незыблемые ценности для установления целей), однако так, что без него никакое творчество невозможно. Если бы человек и мир были всецело детерминированы каузально и телеологически, творчество было бы ненужным и невозможным. Творчество есть ars combinatoria и, следовательно, игра возможностями и альтернативами; отсюда ценность каприза и произвола в творчестве. И она существует рядом с проти-

* Вот почему Дуне Скотт определяет свободу как causa indeterminata ad ulterulrum oppositorum 23 .

** Эту рациональную индетерминированность свободы, построенную на том, что видя не может ждать рационального разрешения сомнений, хорошс сознавал великий рационалист Декарт.

100

воположной ценностью чистого медиумизма, пифизма 26, чистой пассивности озарения.

Творчество есть сублимированный каприз («удавшийся невроз!») и сублимированный произвол. В сублимирующих принципах нет ничего произвольного, и все же «произвол» удивительным образом сохраняется и чувствуется, как играющая свобода и свободная игра во всякой творческой, т. е. «поэтической», сублимации. Гармонию можно «проверить алгеброй» 27, но при помощи алгебры нельзя создать гармонию. Моцарт у Пушкина капризно–произволен и вместе медиумичен (подслушал «райские песни» 28); Сальери — рационально–основателен, а потому и не «поэтичен» в своем творчестве.

Свобода произвола, свобода абсолютного выбора получает здесь совсем новое освещение: негативная свобода получает позитивное значение. И это оттого, что она вовсе не исчерпывается выбором между да и нет, между утверждением и отрицанием свыше данной иерархии ценностей, между добром и злом; существует свобода выбора между различными и противоположными да, между различными комбинациями ценностей, между различными решениями их конфликтов, между различными комбинациями средств — одним словом, между различными творческими возможностями.

Вот где лежит положительная ценность произвола в самом полном его смысле, как он формулирован у Дунса Скотта: causa indeterminata ad ulterutrum opposi torum. Томизм никогда этой ценности понять не может, ибо для него свобода произвола естьтолько свобода выбора между соблюдением или нарушением божественной телеологии. При этих условиях настоящая свобода существует лишь во зле или на распутье между добром и злом;

а в добре все телеологически предопределено и предустановлено и, следовательно, возможно лишь повиновение и соблюдение порядка. Творческой свободы выбора нет, а поэтому и настоящего творчества нет. Наивный телеологизм системы Аквината не может понять проблему христианской свободы.

Антиномия долженствования, установленная Гартманом, есть ценное открытие с точки зрения этики сублимации: она дает возможность глубже понять феномен автономного противоборства, описанный в начале этой главы. Кантовская антиномия причинности и свободы и ее решение

показывает, что свобода не связана казуальными целями: она витает над ними, пользуется ими как средствами, нигде их не нарушая. Но если свобода поднимается над детерминацией казуальной, то это не значит, как мы видели при решении антиномии, что она сразу попадает под власть другой детерминации, исходящей от ценностей. Для свободы прежде всего характерна эта

101

неподвластность, автономия, суверенность. Она может витать в абсолютной произвольности между той и другой детерминацией. Чистое самовластие автономного я — вот первая форма свободы, поднявшейся над природной необходимостью. Над этой автономией я возвышается другая автономия, другая высшая детерминация, которая требует подчинения от самовластного я, которая звучит как долг, императив.

Здесь именно и возникает феномен автономного противоборства: не так–то легко подняться на ступень высшей детерминации, не так легко ей подчиниться. Самовластная детерминация я как бы представляется самодостаточной. Самовластная личность, конечно, принимает решения и ставит себе цели, но все цели ей подчинены, она сама не хочет быть средством, не хочет служить каким–либо высшим целям, хочет быть только самоцелью. Типы Калликла и Тразимаха у Платона 29, тип Штирнера, сверхчеловек Ницше — вот образы, выражающие эту ступень свободы.