Мартин Бубер - Два образа веры. Сборник работ

"Я — Ты"), или не участвует (говоря "Я — Оно") в "исправлении" ("тиккун") мира (см. также примеч. к с. 112).

Для Бубера, как и для других еврейских мыслителей и религиозных деятелей нашего времени (А. И. Кука, А. Хешела, Ф. Розенцвайга, И. М. Каплана, И. Б. Соловейчика и др.), одним из кардинальных вопросов был вопрос об Избавлении. Доктрина Избавления ("геулла") играет важную роль в иудаизме. В широком смысле геулла — это спасение от всевозможных бедствий, подстерегающих человека. В книгах пророков и в Талмуде об Избавлении говорится применительно ко всему народу Израиля: идея Избавления связывается с мессианскими чаяниями и с надеждой на национальное освобождение и возвращение в Святую Землю из изгнания. В лурианской каббале изгнание ("галут") объясняется космической катастрофой, а собирание рассеянных в мире божественных "искр" (см. примеч. к с. 112) приближает время Избавления ("Дни Мессии"), означающее конец периода "исправления" (тиккун) и наступление царства всеобщей гармонии. (По мнению некоторых каббалистов, Мессия не является орудием "исправления", это лишь "символ, с помощью которого доводят до сознания человека, что "исправление" завершено" (см.: д-р Филипп III. Берг. Введение в каббалу // Пер. с англ. Исследовательский центр Каббалы. Иерусалим, 1987. С. 222.) Благодаря популярности лурианской каббалы, в широких кругах еврейства стран рассеяния возникает представление о том, что приближение мессианской эры зависит не столько от личных усилий каждого (на этом пути, как считали хасиды, достигается мистическое избавление души), сколько от общих усилий всего Израиля.

В конце XIX в. на фоне критического отношения к традициям в еврейской среде зарождается движение, которое видит начало процесса Избавления в создании независимого государства на территории Палестины. Бубер, разделявший далеко не все устремления политического сионизма и видевший свою задачу в обновлении еврейской культуры, был захвачен идеей "революционного" преобразования традиций. "Под обновлением я понимаю вовсе не что-то постепенное и представляющее собой сумму небольших изменений, но нечто внезапное и колоссальное, вовсе не продолжение и улучшение, но возвращение и преображение" (см.: Buber M. Reden iiber das Judentum. Frankfurt am Main, 1923. S. 105; а также примеч. к с. 70). Избавлению и Возвращению Бубер придает универсальный смысл: он говорит о них как о двух сторонах одного и того же процесса, который, по его мысли, выходит за пределы политического и национального. 1 мая 1933 г., выступая перед студентами Франкфуртского университета, он говорил: "Вера Израиля в избавление мира не означает, что этот мир заменяется другим; но это вера в новый мир на этой земле… Речь идет не о том, чтобы проводить некую особую "мессианскую" политику; но есть определенный род участия в общественной жизни, в силу которого при деятельности в мире и в политике взор может оставаться направленным на Царство Божие… Нет такой политической партии, которая может о себе утверждать, что она одна угодна Богу" (цит. по: Buber Martin. Internationales Symposium zum 20. Todestag. Haag + Herchen Verlag, 1989. Band II. S. 81).

Несколько лет (с 1904 по 1909 г.) Бубер посвятил изучению хасидизма, Собирая и пересказывая предания о его учителях и подвижниках. Хасидизм, впитавший в себя высочайшие достижения еврейской мистики, это, по словам "Убера, "каббала, ставшая этосом". Для него, в отличие от С. Дубнова и Г. Модема, чей подход к хасидской литературе носил строго научно-исторический характер, самым достоверным источником были именно легенды: "Легенда есть МиФ Я и Ты, призванного и призывающего, конечного, который входит в бесконечное, и бесконечного, который нуждается в конечном". (Die Legende des Baal bchem, Frankfurt am Mein, 1908. S. VI). А в "Хасидской вести", написанной сорок лет спустя, он говорит: "Поскольку хасидизм означает в первую очередь не

категорию учения, но категорию жизни, основным источником для нашего знания о нем являются его легенды, и только после них идет его теоретическая литература. Последнюю можно в известной степени рассматривать как комментарий к проживаемой жизни, первые же — как текст… Глупо возражать на это, что легенда не передает нам действительности хасидской жизни. Естественно, легенда — не хроника, но она правдивее хроники" {Buber M. Werke III. Schriften zum Chassidismus. Mimchen — Heidelberg, 1964. S. 760).

Погружение в стихию еврейского мистицизма сказалось и на языке философских сочинений Бубера: их стиль и терминология нередко становятся камнем преткновения для переводчиков. Когда он в зрелые годы стал писать на иврите, j по этому поводу шутили, что Бубер еще недостаточно хорошо его знает, чтобы писать на нем так же непонятно, как на немецком. Его мысли тесно в пределах 1 той или иной языковой структуры, она как бы "не совпадает" с тем языком, на котором он пишет. Особенно явно это обнаруживается в "Я и Ты", где Бубер сознательно отходит от общепринятых лексико-синтаксических норм и пользует- 1 ся архаичными конструкциями, непривычными для тех, кто незнаком с Лютеро- | вой Библией и писаниями средневековых мистиков. В сочетании с усложненной и зачастую нетрадиционной для немецкой речи структурой предложений и вдох- I новенным "пророческим" стилем отдельных пассажей, которые буквально заво- I раживают интерпретатора, соблазняя головокружительными безднами раскрыва- I ющихся смыслов, это создает текст столь насыщенный и многомерный, что! неудивительно, если вопрос о его "верном" прочтении внушает скепсис. Так, В. \ Кауфман в предисловии к своему переводу "Я и Ты" (этот второй по счету 1 перевод на английский язык, как и первый, сделанный Р. Г. Смитом в 1937 г. 1 и выдержавший несколько изданий, все же оставляет желать лучшего, поскольку | изобилует ошибками и обнаруживает явную тенденцию к упрощению) пишет: I "Не представляется невозможным даже то, что в некоторых местах текста Бубер] сам не был уверен в его точном значении. Одна из работ, написанных им 1 в последние годы жизни, — пространный ответ на статьи двадцати одного 1 критика (большинство критиков были настроены положительно), которые со- 1 ставили книгу, посвященную его творчеству и вышедшую сначала на немецком § (Martin Buber. 1963), а потом и на английском языке (The Philosophy of Martin j Buber. 1967). Его ответ, напечатанный в конце тома, содержит также обсуждение] книги "Я и Ты"; и здесь Бубер говорит: "В то время я писал то, что писал, будучи I охваченным всепоглощающим вдохновением. А то, что дарует такое вдохнове- 1 ние, уже нельзя изменить, даже ради точности. Ибо мы способны оценить лишь j то, что можем приобрести, но не то, что может быть утрачено". Так Бубер 1 наделяет собственный текст авторитетом и намекает на то, что он сам не смог бы \ передать всех его значений. "Ибо всякая попытка прояснить смысл неясных | фрагментов может уничтожить возникающие ассоциации. Должно быть понятно, I в каком положении находится переводчик!" (I and You, Scribner. New York, 1970. 1