Мартин Бубер - Два образа веры. Сборник работ

Царственно правящая миром Дюнамис (Сила), хотя постоянно и непосредственно

действующая, но до сих пор не появлявшаяся, теперь в своем движении с небес

к земле настолько близко склонилась к ней, что род человеческий, что

Израиль, что еврей, к которому обращена весть, могут овладеть этой силой,

возвратившись к Богу всей своей жизнью.

С тех пор как весть об исполнившемся времени (кайрос) была

провозглашена Иоанном Крестителем, "каждый" человек, а значит, всякий

человек, совершающий требуемое возвращение, "усилием входит" в Царство (как

об этом говорит вызывающая многочисленные споры логия Иисуса: Лк. 16:16; ср.

Мф. 11:12)(10),

7 О смысле этой логии см.: Dalman. Die Worte Jesu (1898). S. 84 f.

8 Пс. 106 (105):12.

9 Klostermann Е. Das Markusevangelium. 2. АиП. (1926). S. 14.

1 °Cм. ниже в гл. 9. Я склонен думать, что в обоих местах фрагменты

невосстановимого оригинального текста были спаяны со вторичными по

происхождению элементами разного рода.

"усилием", которое уже затрагивает его сущностную сферу, чтобы Царство

все больше и больше могло становиться земной реальностью. И, однако, это

событие в ходе его свершения отдельный человек — именно как индивидуальность

— может и не замечать, он должен "верить", вернее, доверять. Но это вовсе и

не простое душевное состояние, которое требуется в дополнение к возвращению;

более того, даже самое реши тельное, самое эффективное возвращение еще не

приводит к удовлетворительной человеческой реальности. Для этого требуется

кое-что еще, равно как и возвращение, выходящее за пределы одной только души

и пронизывающее собой всю телесность жизни, — требуется пистис, вернее,

эмуна. Так как настало время исполнения сроков (кайрос), человек,

возвращающийся на путь Бога, вторгается в Дюнамис — правящую миром силу, -

но он остался бы самозванцем, отягощенным силой и негодным для дел Божьих,

если бы как "верующий" не предал себя этой силе. Происходящее в мировых

пределах "возвращение", "тшува"(11), с неизбежностью переданное греческим

переводчиком как "метанойя", как простая "перемена ума", что умалило его

телесную реальность, и непосредственно вытекающая из первоначального

отношения к Божественному "эмуна", доверие, с такой же неизбежностью

превращенная переводчиком в "пистис", "веру" (т. е. в нечто

за-истину-признанное), — требуют и обусловливают друг друга.

Эти три основания вести — наследие религиозности Израиля — и отнесены

здесь к эпохе Иисуса, говорящего об обращении, как ко времени исполнения

сроков, и таким образом соотносятся друг с другом. В книгах, которые позже,

после смерти Иисуса, были названы его последователями "Ветхим Заветом" и в

живом полнозвучии которых вырос Иисус, эти три основания вести сложились из

скудных, но чреватых развитием начал. Владычество Бога как владычество Бога

над Израилем было возвещено снизу, в песне Моисея и Мариам. Синайское же

откровение (Исх. 19:6) было провозглашено свыше(12). Пророчества говорили о

центральном месте, которое ожидаемое владычество Бога над избранным народом

займет в будущем явлении владычества Бога над миром, где царь Израиля как

"Царь народов" (Иер. 10:7) объединит их всех; а творцы псалмов воспевали Его

воцарение как космическое и земное, пребывающее в вечности и грядущее

событие. Призыв возвратиться "к Богу" — постоянное слово на устах

израильского пророка. От этого призыва исходят, даже если он не произносится

во всеуслышание, обещание и проклятье. В полном охвате своего смысла этот

призыв становится известным только тому, кто представляет себе, в каком

соотношении требуемое "возвращение" народа находится к "от-вращению" Бога от

гнева или "обращению" Его к Израилю (связь "возвращения" и "от-вращения"

неоднократно подчеркивается у пророков), но не в таком, в каком следствие

соотносится со своей причиной: это подобно соотносящимся между собой

высказываниям двух собеседников, в разговоре которых и неизмеримо более

слабый партнер сохраняет свой образ свободы. Полностью эта диалогика

раскрывается для нас только тогда, когда в эпоху после катастрофы в

исполненном суровости слове Бога, возвестившем: "Возвратитесь ко Мне, и Я

обращусь к вам" (Зах. 1:3, Мал. 3:7), мы слышим раздававшийся еще до

катастрофы вопль снизу: "Обрати меня, и я вернусь к Тебе" (Иер. 31:18), а

после катастрофы слышим снова звучащий, но уже прояснившийся и просветленный

голос: "Обрати нас к Тебе, Господи, и мы возвратимся" (Плач 5:21). Люди,

замыслившие возвращение "всем своим сердцем и всем своим существом" (1 Цар.

8:48), узнают и признают, что для его совершения им понадобится милость их

Царя. И вот к этим двум началам вести Иисуса — признанию Царства и верности

Царю, достижимой во всецелой преданности Царству, присоединяется как третье

начало эмуна.

Императив "верьте" ("доверяйте") мы находим в Ветхом Завете, в позднем

тексте, в одном из повествований книги Хроник (2 Хрон. 20:20). Иосафат

Иудейский в контексте, весьма сомнительном исторически, держит речь к своему

войску перед битвой, и вот что он говорит: "Доверяйте (haaminu) Господу,

Богу вашему и получите поддержку (teamenu, буквально что-то вроде: "вы

будете стойки"). Этот текст — очень слабое подражание речи Исаии к Ахаву

Иудейскому (Ис. 7:9): "Если вы не доверяете, то останетесь без поддержки". И

здесь тоже, благодаря абсолютному употреблению глагола, ясно обнаруживается

один его глубокий смысловой пласт. Перед нами, в соотношении двух этих

глагольных форм, предстает отнюдь не просто игра слов. Как почти всегда

бывает с древнееврейскими текстами, здесь для слушателя или читателя таким

путем должно нечто открыться и в самом деле открывается ему. Два различных

значения глагола в этой логии сводятся к одному изначальному смыслу — стойко

держаться. Говоря нашим понятийным языком, пророк утверждает, что, только

когда вы стойко придерживаетесь сущностного отношения вашей жизни, у вас

есть действительная стойкость, постоянство. Подлинная устойчивость основ

человеческого бытия зависит от подлинной устойчивости основополагающего

отношения этого человека к силе, творящей его бытие. Этот "экзистенциальный"

характер эмуны в переводе словом "вера" выражается недостаточно полно, хотя

глагол, от которого образовано имя "эмуна", довольно часто означает "верить"

(кому-либо, во что-либо). В дальнейшем нужно принимать во внимание то

обстоятельство, что понятие "эмуна" включает в себя обоюдосвязанные стороны

устойчивости: активную — "верность" и рецептивную — "доверие". Если мы

желаем воздать